– Я не думаю, что нам следует жить у Эйвана, – сказал Пенн. – У него недостаточно места. – Он вовремя остановился, чтобы не добавить, что Эйван там еще и подружку содержит.
– Тогда где? – спросила Селендра. – Мне кажется, что, кроме Эйвана, мы в Ириете никого не знаем.
Снова та же самая проблема. Будь он один, он мог бы остановиться в клубе, но с Селендрой это невозможно.
– Остановимся в приличной гостинице, – сказал Пенн после минутного раздумья.
Фелин моргнула при мысли о расходах на две ночи в гостинице.
– Тебе обязательно ехать? – спросила она.
– Я бы отдал все, чтобы избежать этого, – ответил Пенн, передавая ордер жене.
«Все последствия законного решения», – процитировала Селендра, будто смакуя эту мысль. «Женщины, – подумал Пенн уже не в первый раз, – никогда не понимали, что значит жить в постоянном страхе того, что придется драться за свою жизнь». Он принял сан не из-за трусости, а скорее от необходимости добыть средства для жизни, но уже осознал, какие перемены в его образе мыслей вызвали красные шнуры иммунитета. Он часто проповедовал с успехом на тему неопределенности жизни.
– Я попрошу Шера, чтобы он порекомендовал гостиницу, – сказала Фелин.
– Не Благородную? – спросил Пенн.
– Шер, скорее всего, располагает новейшими сведениями, – сказала Фелин.
– Я надену новую шляпу, – сказала Селендра.
– Да неужели, Селендра, обязательно быть такой светской? – спросил Пенн в раздражении. К его изумлению, сестра ударилась в слезы, а Фелин послала ему взгляд, в котором теперь определенно содержался упрек. Он никогда не поймет женщин, даже если проживет с ними тысячу лет. Фелин выпроводила Селендру, приговаривая что-то о необходимости отдохнуть.
Пенн ждал, полностью потеряв интерес к завтраку. Фелин, вся как сжатая темно-розовая пружина, вскоре показалась в дверном проходе.
– Все ли в порядке с Селендрой? – спросил он.
– Она немного на нервах, но все будет хорошо, – сказала Фелин, проходя в комнату и усаживаясь. – Постарайся больше так на ней не срываться, ей и так непросто.
Пенн нахмурился.
– Я не знаю, что я сказал не так.
– Сейчас это неважно, – сказала Фелин. – Скажи мне, что так пугает тебя в требовании дать показания по этому делу?
Пенн подумал было о том, чтобы позорно увильнуть от ответа, сказав, как больно ему видеть раздор в семье. Но Фелин – это его жена, его спутница жизни, что бы он ни навлек на себя, он то же самое навлекал на нее и на драгонетов.
– Прости меня, – сказал он. – Я сделал нечто ужасное. Сделал из добрых намерений, думая, что это останется между мной и богами. И как бы то ни было, я должен был сказать тебе, потому что мой поступок ставит всех под удар.
– Всех? – спросила Фелин, растерянно вращая серыми глазами. – Что это значит?
– Когда мой отец умирал, он исповедался мне, исповедался в церковном смысле.
Он увидел по глазам Фелин, что она сразу все поняла.
– Тебе придется сказать об этом в суде?
– Они обязательно спросят, что он сказал, как в точности он это сказал. Они признают, что исповедь священна, конечно, но выплывет то, что я принял его исповедь и отпустил грехи.
– Может суд назначить тебе наказание за это? – спросила Фелин.
– Суд? Нет. Но все станет известно и дойдет до Церкви, и потом они меня вышвырнут, и Благородна сделает то же самое, и мы потеряем приход и все, что у нас есть.
– Но почему ты это сделал? – спросила она.
– Мой отец умирал, и он желал этого, – сказал Пенн сдавленно. Затем он застонал. – Я снова и снова спрашивал себя, почему я был таким глупцом. Я хотел дать ему утешение, ритуал есть в книгах, просто обычай не велит его использовать. Я думал, это останется в тайне. Боги наказывают меня этим судом.
– Может быть, они тебя об этом не спросят, – сказала Фелин.
Пенн мрачно улыбнулся, показав зубы.
– Это единственная надежда, что у нас есть, и очень слабая. Зачем им вызывать меня, если не для того, чтобы спросить, что мой отец сказал на смертном ложе?
– Если ты потеряешь шнуры, я тебя не брошу, – сказала Фелин. Она поднялась на ноги. – Может быть, твой брат Эйван найдет тебе место в офисе. Может быть, Шер сможет тебя порекомендовать.
– Шер и знать не захочет священника, лишившегося шнуров. Никто не захочет. Подумай, какой это будет позор, – сказал Пенн. – Вам с драгонетами было бы лучше, если бы я умер. Тогда Благородна хотя бы присмотрит за вами.
– У нас есть небольшой запас золота, – сказала Фелин, придвигаясь к Пенну и обнимая его. – Мы переедем туда, где никто нас не знает, и начнем все сначала. Я хочу, чтобы ты был жив и сражался, Пенн, сражался, ради своей жизни, моей, и ради драгонетов. Не сдавайся!
Пенн снова застонал, пряча голову под крылом Фелин.
– Я тебя не заслуживаю, – сказал он.
– Может быть, если это обычай, а не догмат, Церковь не обратит внимания, – сказала Фелин.
– Они назовут меня старовером, – сказал Пенн. – Без сомнений, меня вышвырнут.
– Я думаю, это очень неправильно – отлучить тебя за то, что ты стремился облегчить участь отца, – сказала Фелин, усаживаясь поудобнее возле мужа.
– Это же моя вина, а не их, – сказал Пенн, утешенный безоговорочной поддержкой Фелин.
– Нет, но ты считал, что поступаешь правильно, – сказала Фелин. Мысленно она уже любовно паковала домашнюю утварь приходского дома, готовая отправиться куда угодно, чтобы начать все заново, без положения и дохода. Она вынесла удар, хотя и очень жестокий, и была готова продолжать жить. – Благородна заберет бо́льшую часть слуг, мы можем управиться и с одним.
– А что будет с Селендрой? – спросил Пенн.
Фелин смутилась, вспомнив, что Пенн не знает всей истории Селендры и Шера и тем более того, что они собираются встретиться на следующий день.
– Мне кажется, нам следует подождать и не говорить ей до суда. Несмотря ни на что, это может ничем не закончиться, и мы все будем спасены. А если нет, может, нам удастся договориться с Эйваном, если он выиграет иск, чтобы он взял на себя заботу о Селендре.
– Она все равно будет в восторге от всего, что ей предстоит, – сказал Пенн в отчаянии.
– Она молодая драконица, позволь ей еще немного пожить без забот, как она привыкла. Не мешай ей насладиться поездкой в столицу. Мы так мало можем для нее сейчас сделать, давай оставим ей хотя бы немного времени для радости.
– Я все погубил, – сказал Пенн. – Вся моя жизнь была распланирована и катилась вперед как поезд, и теперь вдруг это – все летит под откос. Даже если они не спросят об этом, во что я не могу поверить, может, мне стоит рассказать Его Святейшеству, представить все в истинном свете?
