Я их, кажется, знаю, но откуда? И вдруг до меня доходит: это та парочка, что целовалась у фонтана с купидонами в день моего приезда, и это их я видела с Элоиз в Café des Jumelles в тот же вечер. Они друзья Элоиз. И знакомы с Жаком? Насторожившись, я отворачиваюсь и делаю вид, что интересуюсь персиками. Опускаю голову пониже, надеясь спрятаться за упавшими на лицо волосами.
Жак их приветствует: девушку целует в щечку, парня хлопает по спине; называет ее Колетт (вот именно, Колетт!), а его — Томасом. Пока они втроем по-французски обмениваются приветствиями, я рассматриваю персики, мысленно умоляя Жака не знакомить их со мной. К счастью, он этого не делает, и Колетт с Томасом долго не задерживаются. Томас говорит: «À bientôt!», это, я знаю, значит «До скорого». С персиком в свободной руке я осторожно разворачиваюсь.
— Классные ребята, я познакомился с ними этим летом, — объясняет Жак. Глядя поверх его плеча, я вижу, как Колетт и Томас удаляются быстрым шагом. — Они часто заходят в кафе вместе с друзьями из художественной школы.
Я знаю. С этой мыслью в мозгу проясняется что-то такое, до чего раньше я не додумалась. Если Элоиз и ее друзья из художественной школы, Колетт и Томас, всегда ходят в Café des Roses (когда им не надо избегать меня), то Элоиз и Жак знают друг друга. У меня внутри все обрывается. Если Жак знаком с Элоиз, то он наверняка заметил ее красоту. И насколько я знаю, в отличие от Колетт, у Элоиз нет парня. Рукой я сильнее сжимаю персик. Но ревновать глупо, ведь никаких прав на Жака у меня нет.
Жак протягивает руку и осторожно забирает у меня персик. Наши пальцы соприкасаются. У меня перехватывает дыхание, и мысли об Элоиз улетучиваются.
— Merci, Саммер, — спасибо, что выбрала именно этот, — благодарит Жак с персиком в руке. — Он достаточно спелый, как раз для десерта, который сегодня готовит мой папа. — Он замолкает ненадолго. — Так я за тобой заеду в пятницу? Мы можем поехать в галерею на моем мопеде.
Погодите. Что? Я уставилась на Жака, кровь шумит в висках.
— В галерею «Прованс», — подсказывает он и широко мне улыбается. — Поедем?
Когда я осознаю смысл его слов, меня бросает в жар. Свидание? Свидание с МАЛЬЧИКОМ? Я не верю, что это происходит со мной и начинаю волноваться. Похоже, я разучилась говорить, язык прилип к небу, но мне удается кивнуть. Я слышу, как Жак спрашивает адрес, но голос звучит невнятно, будто доносится издалека. Стоя посреди фермерского базара, я понимаю, что сегодняшний день полон невероятных событий. Словно я попала в параллельную вселенную, где не действуют обычные правила. И теперь — хотя, возможно, я опережаю события — мне кажется, я знаю, как ответить Руби.
«Эй, подружка, помнишь ты предсказывала мне французского бойфренда? Что ж, скажу только, что не ты одна этим летом влюбилась…»
Пятница, 14 июля, 10:54 утра
Я ОПАЗДЫВАЮ. И БУКВАЛЬНО БЕГУ. Выскакиваю из булочной, пригибаясь, чтобы не задеть сине-бело-красный французский флаг в дверном проеме, сегодня День взятия Бастилии. Бернис поприветствовала меня радушным «Bonjour!» и дала мне pain au chocolat, который я теперь сжимаю в руке, перебегая улицу. Едва не попадаю под машину, которая трясется по брусчатке Рю-дю-Пэн. Я на взводе, по шее катится пот.
Через четыре минуты за мной должен заехать Жак. Хоть бы он оказался непунктуальным, молюсь я, вбегая в папин дом. Задерживаюсь в пустой кухне, планируя расправиться с завтраком. Но я слишком взволнована, чтобы что-либо проглотить. Глупо было бежать к Бернис, но я думала, что у меня достаточно времени для утреннего ритуала. Только потом, увидев часы на стене за спиной у Бернис, я запаниковала.
Я бросаю несъеденный pain au chocolat на кухонный стол и мчусь вверх по лестнице. Хорошо, что я уже приняла душ — в ванной льется вода. Должно быть, там Элоиз, потому что я видела из окна спальни, проснувшись, как Вивьен шла в сарай-студию. Сегодня я проспала. Всю ночь я не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, мысли метались, радость сменялась страхом, пока на рассвете я наконец не задремала.
С одной стороны, смешно было в среду на фермерском базаре даже в мыслях произнести слова «бойфренд» и «любовь». В тот день я все же ответила Руби, но принизила значимость новости. «Вполне возможно, что это ненастоящее свидание», — написала я, заворачиваясь в привычный кокон сомнений. С другой стороны, во мне явно нарастает предвкушение. И я чувствую, что оно резко усиливается, когда забегаю в свои средневековые покои и вынимаю из пластикового пакета новый сарафан.
Вчера я снова пошла в элегантный бутик на бульваре Дю-Томп и купила этот сарафан — он яркого небесно-голубого цвета, с фестонами на подоле, а бретельки перекрещиваются на спине — и кремовые босоножки со шнуровкой на щиколотке. Из футболки с шортами я быстро переодеваюсь в новое. И смотрюсь в разбитое зеркало. Видно, что сарафан очень милый, таких красивых вещей у меня еще не было. Правда, я замечаю, что плетеные браслеты оранжево-зеленых цветов к голубому сарафану не подходят.
С тех пор как Руби в девятом классе сплела для меня эти браслеты, я ношу их постоянно, с любой одеждой и в любой ситуации. Но таких ситуаций, как сегодня, еще не было. Интересно, Руби расстроилась бы из-за отсутствия браслетов? Мы с лучшей подругой отдалились и никак не можем сблизиться. Впрочем, она с энтузиазмом ответила на письмо о Жаке. «КОНЕЧНО, это настоящее свидание!!! — написала она. — Что я говорила?? Разве я КОГДА-НИБУДЬ бываю неправа? Я всегда права!!! И вообще кто такой Хью??»
Я улыбаюсь в экран. Мысли о Хью на самом деле выцвели и свернулись, как старые фотографии. Но почему Руби так важно, чтобы она всегда была права? Наверное, потому что это дает ей абсолютную власть. Я вздыхаю и снимаю браслеты. Аккуратно кладу их на туалетный столик. Хочу взять щетку и расчесать свои длинные, мокрые после душа волосы.
Тук-тук. Тук-тук. Кто-то пришел. «Он пунктуальный», — думаю я в смятении, одновременно с этим пытаясь расчесать волосы и достать из косметички блеск для губ. Накрасив губы, хватаю сумку-шопер. Уже выходя из комнаты, вспоминаю о камере. Она лежит на подоконнике — накануне вечером я снимала сад. Хватаю камеру, запихиваю ее в сумку и наконец вылетаю из комнаты.
Слетаю вниз по лестнице, добираюсь до кухни и вдруг резко останавливаюсь. Входная дверь открыта, Жак стоит, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. Лицом к нему, с одной рукой на дверной ручке, в банном халате, с тюрбаном из полотенца на голове и — это, наверное, самое ужасное — держа в другой руке мой pain au chocolat, стоит Элоиз. Меня охватывает досада. Наверное, выйдя из душа, она услышала стук в дверь и, ступая бесшумно, как призрак, слетела вниз по лестнице, чтобы открыть (и съесть мой завтрак).
— А, Саммер! — говорит Жак, увидев меня. Он улыбается, но на лице замешательство.
Элоиз поворачивается ко мне, у нее похожее выражение. Только она не улыбается.
— Откуда ты знаешь Жака? — спрашивает она резко, без предисловий.
Так. В утренней суматохе я совершенно забыла о том, что Элоиз с Жаком, возможно, знакомы. Из того, как она стоит — повернувшись так, чтобы загородить его от меня, — ясно: она не только знает Жака, вполне вероятно, что он ей нравится. А нравится ли она ему? У меня внутри все сжимается, я смотрю на Жака. К счастью, не похоже, чтобы он любовался Элоиз. Вместо этого он переводит взгляд с нее на меня и хмурит брови, будто пытается решить головоломку.
