— Я… давай начнем с твоего, — выпаливаю я, разглаживая подол сарафана. Может, мне удастся на что-то решиться в течение дня. Или, отчаявшись вконец, выберу что-нибудь в самый последний момент.
— Хорошо. — Хью кивает, хотя и сам, кажется, еще не определился. Он проводит рукой по темным, коротко остриженным волосам. Если бы я его не знала, то подумала бы, что он волнуется. Но это невозможно, так ведь? — До моего места довольно далеко, — предупреждает он. — Ты на велике? — Повернувшись к своему, он снимает с руля рюкзак.
— Да. — Я указываю на оставленный возле банка велосипед.
Интересно, какое место выбрал Хью. Наверное, где-то на Грин-стрит.
— Лучше было бы на машине поехать, — говорит Хью, запихивая блокнот в рюкзак, — но я пока не сдал на права.
— Я тоже, — отвечаю я.
«У нас есть еще что-то общее!» — думаю я про себя, но, к счастью, не произношу вслух. Поворачиваюсь и иду к велосипеду, довольная своим относительно нормальным поведением. Довести задание до конца и не опозориться — это будет настоящий успех.
Я сажусь на велик, Хью едет рядом. На мгновение мне кажется, что это обыкновенный хадсонвиллский мальчишка вроде тех, что проезжали мимо на Оленьем холме, а не какой-то таинственный, наводящий страх персонаж, который я выдумала. С этим можно говорить. И даже смеяться. Но потом все становится как прежде. Просто Хью становится Хью Тайсоном, объектом моей сумасшедшей влюбленности. Нервная дрожь возвращается.
— Нам туда, — говорит Хью, из-за ветра слегка повышая свой мягкий, хрипловатый голос.
Хью обгоняет меня, я следую за ним. Он сворачивает на Олений холм, но не взбирается на знакомый подъем, а делает еще поворот, на боковую улицу, Ривер-эллей.
Я миллион раз проезжала мимо, думая, что улочка тупиковая. Лишь задворки домов и худосочные деревья. Теперь ясно, что она тянется вдаль чуть ли не на целую милю, а сквозь прогалины между деревьями мелькает река. Улица такая узенькая, что двум велосипедам вместе не проехать, но меня это устраивает. Мне нравится ехать позади Хью, любуясь его широкими плечами под тканью рубашки, и заставлять себя разговаривать необязательно. Плюс не надо беспокоиться из-за того, что у меня время от времени задирается юбка. Сердце колотится, ноги жмут на педали, и мне приятно мчаться вперед, будто отстраняясь от Грин-стрит, от Руби, от мамы.
Наконец, Ривер-эллей сужается еще сильнее, превращаясь в грунтовую дорожку, окаймленную великолепными дубами. Словно деревца, что остались позади, решили вырасти. Колеса подпрыгивают в рытвинах, слышен шум воды, бьющейся о камни. Только я собираюсь спросить у Хью, куда мы попали, как дорожка обрывается, и мы оказываемся на узкой полоске травы. Хью тормозит, я тоже.
Надо перевести дух, и не только из-за долгой велосипедной прогулки, но и из-за красоты этого зачарованного местечка. Искрящийся круг зелено-голубой воды окаймляют сосны и валуны. По камням, журча, бежит водопад, в кронах деревьев кричит птица. Мы будто спрятались, отделились от Хадсонвилла. И вообще от мира.
— Где… мы? — лепечу я, забыв, что перед Хью следует собраться.
Слезаю с велика, снимаю рюкзак и, вытащив камеру, изумленно озираюсь.
— Ты что, никогда здесь не купалась? — с легкой усмешкой спрашивает Хью, прислонив велосипед к дубу.
— Никогда, — отзываюсь я.
Как такое вообще может быть? Озадаченная, я по клочковатой траве иду к воде. Я с самого рождения живу в этом городе — и умудрилась пропустить такое место? Впрочем, тут же вспоминаю винтажный магазинчик, где была вчера. О нем я тоже только узнала. Что правда, то правда: я, ну ладно, мы с Руби никогда не сходили с протоптанной дорожки — школа, дом, Грин-стрит, Сосновый парк, торговый центр. Наверное, мы сами уменьшили свою и без того маленькую вселенную. Оказавшись у кромки воды, я, нервно сглотнув, вспоминаю, как Руби в пятницу дала понять, что хочет вырваться за рамки нашей дружбы. Наверное, я тоже в каком-то смысле этого хочу.
— Я приезжаю сюда с самого детства. — Хью с камерой и блокнотом идет рядом. — Для меня это что-то вроде убежища, — добавляет он, смутившись.
Я поднимаю камеру, чтобы сфотографировать водопад.
— И я понимаю почему, — отвечаю я. — Купаешься здесь? — Тут же мои щеки вспыхивают, потому что я представляю Хью в плавках в воде. И в то же время я удивлена тем, что, пусть краснея и все такое, но я все же стою здесь и запросто разговариваю с Хью. Будто это не я, а другая Саммер.
— Иногда купаюсь, — подтверждает Хью и кладет камеру, блокнот и ручку на траву. — Но в основном сижу и пишу — короткие рассказы, стихи и вообще… И наслаждаюсь тем, что родители не надоедают.
Мне хочется расспросить Хью про то, что он пишет. Я была бы рада прочитать что-то, но понимаю, что шансы на успех равны нулю. Поэтому я обращаюсь к другой теме, зацепившей мое любопытство.
— Тебе надоедают родители? — спрашиваю я.
Мэр Розен-Тайсон, мистер Тайсон и Хью кажутся единым целым, прямо-таки хадсонвиллский образец благополучия. Вот уж где ничего не сломано.
— Конечно, а как же, — со смехом отвечает Хью, глядя на сосны по другую сторону водоема. — Они мечтают, чтобы я занялся политикой, пошел по их стопам. И уж точно не хотят, чтобы я стал писателем. Хотя пишу я давно, сколько себя помню. Иногда пишу всю ночь напролет. Они же считают все творческое непрактичным. — Кивком головы он указывает на камеру. — Мне пришлось выбивать разрешение посещать курс! Кстати, в следующие три дня я на занятия не приду. Они тащат меня на какую-то конференцию в Вашингтон, Ди-Си.
— Ой, жалко, — говорю я. Вот эгоистка: мне грустно при мысли о том, что Хью не будет на занятиях.
Он пожимает плечами.
— Уверен, будь у меня брат или сестра, было бы гораздо легче. Тогда бы родители не возлагали все свои надежды и мечтания на меня одного.
Внутри меня будто посветлело, мне стало легче дышать.
— Я тоже единственный ребенок.
У нас есть еще кое-что общее. Смотрю на Хью, он хорошо мне знаком: оливковая кожа и серо-зеленые глаза, длинные ресницы и волевой подбородок, маленькая родинка возле правого уха. Я зациклена на Хью уже два года, но на самом деле совсем его не знаю. Не знала, что он хочет писать или что у него еще нет водительских прав. Возможности узнать меня я ему тоже не давала.
— Мой папа — художник, — продолжаю я. — Но, к счастью, я художественным талантом не наделена, так что на меня надежд не возлагают. — Я улыбаюсь сама себе.
Хью снова смеется. От его взгляда у меня ускоряется сердцебиение.
— Так вот почему ты собиралась летом во Францию? — спрашивает он. — К отцу? — Он опускает глаза и — честное слово — краснеет. — Я… случайно услышал, как ты в школе про это говорила, — быстро добавляет он.
Тут уже краснею я. Как же долго я считала, что Хью не обращает на меня никакого внимания. И другие мальчики тоже. Но вдруг Хью все-таки чуть-чуть мной интересовался? Сердце бешено колотится.
