— Да-а, — говорю я, вертя камеру в руках.
До меня вдруг доходит, что если бы я этим летом поехала во Францию, если бы папа ничего не отменил, то сейчас я не стояла бы здесь, не говорила бы с Хью у этого волшебного озерца. Я бы все это пропустила.
Хью опускается на колени, берет камеру и фотографирует воду. Снова он напоминает мне фотографа, который снимает дикую природу, и в голове мелькает невероятная картина, будто мы вдвоем едем в какое-нибудь экзотическое место, это что-то вроде сафари, и снимаем, а Хью пишет рассказы… Мотаю головой, чтобы избавиться от этих безумных мыслей. Хью тем временем садится на большой плоский валун. Потом ложится, опираясь на локти, сбрасывает шлепанцы, вытягивает свои длинные ноги и начинает болтать ими в воде. Здесь ему легко и комфортно. Это уже не тот знакомый мне официальный Хью.
Секунду я колеблюсь. Стоит? Не стоит? Что, если буду выглядеть глупо? Но все же следую его примеру. Положив камеру и расшнуровав сандалии — пальцы чуть подрагивают, — я устраиваюсь на прогретом солнцем валуне. Осторожно опускаю ноги в воду. Ее прохлада сначала обжигает, но это очень приятно.
Мы молчим, но почему-то неловкости не возникает. Над головой щебечут птицы. Я фотографирую сосны и воду, Хью тоже. Стоит великолепный летний день, давно в Хадсонвилле такого не было: чистое голубое небо и никакой влажности в воздухе. Сверкает поверхность воды. Я закрываю глаза, запрокидываю голову и наслаждаюсь, чувствуя тепло солнечных лучей на лице.
— Я знаю, — задумчиво произносит Хью, — что вообще-то тебе не нравлюсь.
Я резко открываю глаза, от неожиданности едва не соскальзываю в воду.
— Что-что?
Хью смотрит вдаль, на лице дергается мускул. Сейчас он уж точно краснеет.
— Я же вижу. В школе ты как бы избегаешь меня. По лицу видно, что я тебе надоедаю. — Нахмурившись, он бросает на меня взгляд. — И я понимаю, что ты не обрадовалась, когда оказалась в паре со мной на это лето.
Я открываю рот, но издаю лишь что-то хриплое — то ли кашель, то ли смешок. Как ответить? Хью, ты неправ. Тут все наоборот, а не ты-мне-не-нравишься. В голове все перемешалось, я смотрю на него. Видно, «лицо для Хью» сработало, и даже слишком хорошо.
— Мне показалось, что это ты не очень-то хотел быть моим партнером, — наконец удается пропищать мне. Кровь бьется в висках. Боже мой. Вот и не опозорилась.
Но Хью мотает головой и улыбается. Кажется, это его первая улыбка, предназначенная мне, и она сияет, будто солнце.
— Ты хороший партнер, — говорит он. — Ну, то есть сегодня все ведь не так уж плохо?
Я мотаю головой в ответ. И тоже улыбаюсь и ощущаю такую свободу, что наконец отбрасываю «лицо для Хью» вместе с притворным безразличием. Во мне проснулось то же безрассудство, что в «Лучше латте» в пятницу вечером, но только более мощное. Необузданное.
— Сегодня все просто замечательно, — соглашаюсь я. — Невозможно и замечательно.
Звучит невразумительно. И я краснею еще сильнее: краской покрываются шея, руки, ноги. Мне нужно охладиться. Спрятаться. В голову приходит единственно возможный выход. Положив камеру, я скатываюсь с камня и ныряю в воду ногами вперед. Я ухожу под воду вся. Прохлада восхитительна, и мой новый-старый сарафан в горошек куполом надувается вокруг. Волосы беспорядочно разметались по воде, я слегка перебираю ногами.
— Саммер! — Сверху доносится голос Хью. — Что ты делаешь?
Через секунду слышится всплеск, и вот он уже под водой рядом со мной. Его ладонь ложится на мое предплечье, и мы вместе, проталкиваясь сквозь толщу воды, всплываем на поверхность.
— Как ты? — спрашивает Хью. Он, должно быть, снял очки перед тем, как нырнуть. Глаза у него блестят, ресницы мокрые, и лицо в каплях воды. Он все еще держит мою руку, я чувствую на коже тепло его пальцев.
Тут я понимаю, что он волновался за меня.
— Все в порядке, — со смехом заверяю я. Мокрые волосы струятся по спине, сарафан прилип к коже, и я чувствую себя… красивой. И смелой. Не такой, как Руби, а как я сама. — Не надо было спасать меня, — добавляю я.
Хью широко улыбается мне, качаясь на воде.
— Я так и думал, — говорит он. — И нырнул не из-за этого.
Из-за чего же? Я очень хочу спросить об этом, но тут моя храбрость куда-то исчезает. Наши лица очень близко друг к другу, колени то и дело соприкасаются под водой. Мое сердце снова на секунду останавливается, как в первый день занятий по фотографии, когда Хью вошел в класс. Что происходит? Я пытаюсь разобраться, так как / ведь что-то явно происходит сейчас, здесь, в укромном уголке Хадсонвилла, среди сосен, у водопада.
В поезде Рен сказала, что Хью нравится одна девочка. А что, если?.. С этим вопросом в голове я перебираю руками и смотрю на Хью. Нет. Не может такого быть. Саммер, а вдруг правда? Что, если?.. Пока я забавляюсь с этой совершенно невозможной, но такой великолепной мыслью, мое сердце готово просто разорваться. Я поворачиваюсь и начинаю грести к берегу. Очки и блокнот Хью и наши камеры так и лежат в ожидании, будто немые свидетели.
Вылезаю и сажусь на валун, с меня струйками стекает вода. Хью следует моему примеру, мы молчим. Взглянув друг на друга — оба мокрые с ног до головы, и нам еще долго сушиться на солнце, — мы начинаем хохотать. Все смеемся и смеемся, а тот наполненный тайным смыслом момент в воде, похоже, забылся. А может, мне вообще показалось. Хью, смеясь, берет очки.
— Видишь, какой я прозорливый, догадался их снять, — замечает он, осматривая стекла. — Дошло? Прозорливый?
— Тебе бы не писателем быть, — отвечаю я, прыская со смеху и выжимая кончики мокрых волос. — Ты прирожденный юморист.
— Я знаю. У меня редкое чувство юмора. — Хью надевает очки, я смеюсь. Он щурится. — По-моему, мне стоит проверить зрение, — продолжает он. — Ты не носишь ни очков, ни контактных линз?
Я отрицательно качаю головой:
— Стопроцентное зрение. Пока.
Я вспоминаю о восприятии. И перевожу взгляд с камеры на Хью. Это больше не Хью Тайсон, ужасающий объект влюбленности. Восприятие изменилось и закрепилось. Это тот Хью, что смеялся вместе со мной. Хью, что прыгнул за мной в воду. И это всегда будет такой Хью. Теперь все по-другому.
Я вздрагиваю, услышав подъехавшую сзади по Ривер-эллей машину. Из универсала, повизгивая, высыпает группка детей с полотенцами и надувными нарукавниками. Вот бы и мне сейчас полотенце. Дети проносятся мимо нас с Хью и бомбочкой прыгают в воду. Мы молча обмениваемся взглядами: наш покой нарушен. С нас стекает вода, мы все еще мокрые, но все равно встаем, собираем вещи и направляемся к велосипедам.
— Итак, — говорит Хью, приглаживая руками шорты, — теперь ты можешь с гордостью говорить, что купалась в Гудзоне.
Я завязываю свои хлюпающие сандалии.
— Постой-ка… — Не понимая, я смотрю на водоем, где плещутся орущие дети, их папа выглядит устало. — Это Гудзон? Я думала, ручеек какой-нибудь.
