Пока Жак выводит меня через заднюю дверь кухни, я думаю об отце, и это отзывается болью и какой-то жгучей яростью. Интересно, что он сделал, когда я выскочила на улицу, — пошел ли как ни в чем не бывало работать в студию или побежал искать меня? Может, он сел поговорить с Вивьен и Элоиз. Или позвонил маме.
Мама. Взбираясь вслед за Жаком по узкой винтовой лестнице, я осознаю, что ужасно злюсь и на маму. Она знала правду все эти годы, но держала меня в неведении. «Честность работает в обе стороны», — то и дело повторяла она, а это, оказывается, полное вранье. Я вспоминаю, насколько враждебно она относилась к отцу, как не хотела, чтобы я поехала во Францию. Хотя бы это теперь объяснилось. И это единственное, что объяснилось.
Жак отпирает дверь ключом, похожим на ключ от отцовского дома, и мы оказываемся в уютной, загроможденной вещами квартире. Ее пропитали запахи еды из кафе. Мягкие диваны, на пианино семейные фотографии в рамках. На них Жак в разном возрасте и похожая на него миловидная девочка, видимо, его старшая сестра Элен, он рассказывал о ней. Сейчас она в университете в Нормандии.
Мама Жака сидит за обеденным столом и разбирает ворох чеков и квитанций.
— Maman? — нерешительно начинает Жак. Она смотрит на нас поверх очков. — Ты ведь помнишь mon amie
[60], Саммер Эверетт, — продолжает Жак. Он приобнимает меня за талию, что в обычный день заставило бы меня покраснеть, но сегодняшний день не обычный.
Мне с трудом удается сказать мадам Кассель bonjour. Мне не хочется вести светские разговоры. Хочется получить согласие на Париж и уйти. Жак быстро говорит с мамой по-французски. Я улавливаю что-то про поезд до Парижа, про работу, про кафе. Потом отчетливо слышу, как он говорит: «Elle a beaucoup des problèmes avec sa famille». Со вздохом перевожу про себя: «У нее большие проблемы в семье». Что правда, то правда.
Похоже, Жак вполне убедителен, но мама, не дав ему закончить, отрицательно качает головой.
— Я знаю, Жак, — ради меня мама отвечает по-английски, она говорит с сильным акцентом, — ты думаешь, что с твоей внешностью тебе достаточно показать ямочки на щеках — и ты получишь желаемое. Это явно работает с девочками. — Ее глаза останавливаются на мне, я напрягаюсь. Интересно, скольких девочек до меня Жак приводил знакомиться с мамой? А не все ли равно? Сейчас это наименьшая из моих проблем. — Но со мной это не работает, — сурово продолжает мама, щелкнув языком. — Сегодня никакого Парижа. Иди вниз и займись своими столиками.
У меня от ее слов обрывается сердце. Готовая расплакаться, я поворачиваюсь к Жаку.
— Я поеду одна… — В отчаянии я выдаю первое, что приходит в голову. — Только объясни мне, как отсюда добраться до вокзала… — Я закусываю губу. Конечно, я осмелела в последнее время, но смогу ли я одна поехать в Париж?
Мадам Кассель опять щелкает языком, теперь уже в мой адрес.
— Что ты говоришь, jeune fille?
[61] — спрашивает она. — Сейчас ехать в Париж? Доберешься только к вечеру, и куда ты там пойдешь? Где остановишься? — допытывается мадам Кассель, и я с грустью понимаю, что она права. У меня ведь даже ничего с собой нет. Убегая из отцовского дома, я не взяла ни кошелька, ни смены одежды. Ни камеры. Я не могу поехать в Париж без камеры.
— Тогда не поеду… — Мой голос дрожит. — Но и к отцу я вернуться не могу. — Я поднимаю взгляд на Жака, и слез уже не остановить. — И не хочу.
На лице у Жака появляется ошеломленное выражение, он будто бы говорит: «Я не подписывался на все это сумасшествие».
— Не плачь, — выпаливает Жак, что подтверждает теорию Руби.
— Пусть поплачет. — Мадам Кассель поднимается с места и протягивает мне будто бы из ниоткуда появившийся платок. Я сморкаюсь, она похлопывает меня по плечу. — Жак сказал про неприятности в семье. Почему бы тебе не остаться у нас? Можешь чувствовать себя как дома, — говорит она, указывая на один из диванов.
— Правда? — только и удается мне произнести сквозь слезы. Мадам Кассель кивает. Я так глубоко благодарна ей, что готова обнять ее, как будто это моя мама. И вдруг я понимаю, что как бы ни злилась на маму, сколько бы тайн она ни скрывала от меня, мне ее не хватает. Мне хочется услышать ее родной голос, особенно сегодня, в день рождения, после всего случившегося.
— Ну, тогда я пошел вниз, в кафе, — говорит Жак. Он быстро целует меня в щеку — мама следит за ним, как ястреб, — и говорит, что увидится со мной, когда закончится его смена. Когда он исчезает, я должна бы чувствовать себя покинутой, но этого не происходит.
— Нельзя ли воспользоваться телефоном? — интересуюсь я у мадам Кассель, которая вновь взялась за чеки и квитанции. — Звонок международный, и я верну вам деньги…
— Bof!
[62] — отмахивается она. — Если хочешь уединиться, позвони из комнаты Элен. — Мадам Кассель указывает рукой вдоль коридора. Горячо поблагодарив ее, я выхожу.
По пути мне попадается другая комната; скорее всего, здесь живет Жак: на стенах футбольные постеры, на полках кулинарные книги. Сильно волнуясь, останавливаюсь на пороге. Я так мечтала этим летом увидеть его комнату, его дом. Но, конечно, не при таких обстоятельствах. Жизнь — странная штука.
Комната Элен не больше моих средневековых покоев в доме у отца, но гораздо уютнее: на стенах развешаны постеры французских фильмов, на постели ярко-желтое покрывало. Осторожно сажусь на постель и беру беспроводной телефон с тумбочки у кровати.
Набираю международный код — мама заставила меня выучить его перед поездкой во Францию, — затем домашний номер. Я немного волнуюсь: неизвестно, как мама отреагирует на мои слова — начнет оправдываться, расстроится, разозлится? Но я не хочу ничего от нее скрывать, нужно наконец поговорить начистоту. Я теперь понимаю, почему мама иногда вела себя странно и сильно волновалась, оберегая меня. Как же тяжело, наверное, жить с таким секретом.
В трубке гудки. Я высчитываю разницу во времени, но мысли путаются. В Хадсонвилле должно быть часов девять утра. Маме еще рановато уходить в колледж.
— Алло, — наконец отвечает она.
Я делаю глубокий прерывистый вдох и говорю:
— Это Саммер.
— С днем рождения! — Мама рада и в то же время будто чего-то опасается, как чувствует: что-то случилось. — Как проводишь его?..
— Мам, — перебиваю я, сглотнув. — Я уже знаю. Знаю про папу. Он мне все рассказал.
— Ох, — тихо выдыхает мама. Но, клянусь, в этом голосе слышится облегчение.
* * *
В тот же вечер — после длинного разговора с мамой, когда мы обе то плакали и возмущались, то просили прощения и вдавались в объяснения, после того как мама предложила мне поменять билет домой и улететь раньше, а я честно ответила, что еще не решила, как поступить, — я ужинаю с Жаком и его родителями.
