Они обычно едят поздно вечером за столом возле кухни, когда кафе закрыто. Месье Кассель приготовил простой холодный салат из пасты пенне со свежей кукурузой, помидорами, ломтиками огурцов и сваренными вкрутую яйцами, заправленный оливковым маслом и солью, а к нему деревенский хлеб с маслом. Ко мне, наконец, вернулся аппетит, я целый день ничего не ела и теперь умираю с голоду. Ем с жадностью, успевая при каждом удобном случае говорить спасибо месье Касселю.
Судя по всему, Жак к этому времени рассказал обоим родителям про мои «семейные проблемы»: месье и мадам Кассель исключительно ласковы и внимательны, подливают мне в стакан минеральную воду, едва она успевает закончиться, а к концу трапезы с большой помпой приносят из кухни именинный торт.
Пока Жак и его родители поют мне «Joyeux anniversaire» на мелодию «С днем рождения», я думаю о том, как это необычно — и невероятно — праздновать не с мамой, и не с Руби, и даже не с папой (хотя он ведь здесь, в городе), а в незнакомой семье, намного более благополучной, чем моя, даже в ее лучшие времена. Но, по правде сказать, весь сегодняшний день прошел необычно и невероятно. Так что такое завершение в каком-то смысле логично.
Я берусь за кусок замечательного торта с ванильным кремом и уже собираюсь выразить Жаку свое восхищение его кулинарными способностями, как вдруг он говорит:
— Я говорил с Элоиз.
Едва не подавившись, я кашляю, и мадам Кассель любезно похлопывает меня по спине.
— Когда? — Я уставилась на Жака и требую ответа.
Он, по своему обыкновению, лишь отстраненно пожимает плечами.
— Она вечером заходила в кафе, — объясняет он. — Без Колетт и Томаса. Одна. Сказала, что ее отец… ваш отец… — Теперь уже настала очередь Жака покрыться румянцем и прочистить горло. Мадам и месье Кассель переглядываются. Интересно, как много они знают? — Он очень волнуется, потому что не знает, куда ты ушла, — завершает фразу Жак.
— Хорошо, — бормочу я, не сводя глаз с куска торта на конце вилки. Пусть папочка поволнуется. Пусть ему будет плохо.
Жак делает глоток воды.
— Элоиз решила, что ты могла прийти сюда, ко мне, вот и зашла. — Он теперь смотрит прямо на меня. — Она тоже очень расстроена.
— Хорошо, — говорю я опять, хотя во мне и просыпаются угрызения совести. Я откладываю вилку. — Что ты ей сказал?
— Правду, — снова пожав плечами, говорит Жак. — Что ты наверху, у нас дома, и не хочешь видеть отца. Вот она и ушла.
— Угу, — отвечаю я. Хорошо, что Жак не отправил Элоиз наверх, за мной. — Я по-прежнему не хочу видеть отца, — добавляю я, отодвигая тарелку. — И остальных тоже.
Из слабенького оконного вентилятора на нас дует теплый воздух. За окном, в ночи, люди прогуливаются вдоль бульвара Дю-Томп, едят мороженое и смеются. Это другой, чуждый мне мир.
Мадам Кассель откашливается и опять переглядывается с мужем.
— Если ты все еще сильно расстроена, chérie
[63], — говорит она мне, — то переночуй у нас. Ты ведь знаешь, комната Элен свободна.
Я еще даже не подумала об этом, я вообще не заглядывала дальше настоящего момента, в котором я сижу, развалясь, в плетеном кресле. Я понимаю, что навязываюсь Касселям. А при мысли о ночи в доме Жака мое лицо заливает краска. Но в то же время предложение мадам Кассель приносит мне облегчение. Чем дольше я скрываюсь, тем лучше.
«Ты не сможешь избегать отца вечно, ты же понимаешь, — по телефону сказала мне мама, когда я объяснила, откуда звоню. Конечно, пришлось вскользь упомянуть Жака, но мама, к счастью, не стала вдаваться в подробности. — Если даже решишь завтра улететь в Хадсонвилл, — продолжала она, — тебе все равно придется снова с ним увидеться».
«Но не сегодня», — думаю я. Принимая приглашение переночевать, я миллион раз говорю Касселям merci. Пока они убирают со стола тарелки и остатки торта, я замечаю, что Жак чем-то смущен. Не хочет, чтобы я осталась? Он кажется каким-то отстраненным, будто сам не свой. Может, потому что до сегодняшнего дня мы проводили время легко и приятно: маковые поля, поездки на мопеде… И вдруг ворвалась я, принеся с собой мглу, будто туча в середине лета.
Месье Кассель уходит закрывать кафе, а мы с Жаком и его мамой идем наверх. Жак говорит, что смертельно устал. Он и правда выглядит утомленным, наверняка из-за всех этих событий. Быстро целует меня в щеку и уходит в свою комнату спать. Мадам Кассель выдает мне зубную щетку, и я опять благодарю ее за невероятное гостеприимство, а она лишь отмахивается со словом bof.
В комнате Элен я в своем голубом счастливом сарафане обессиленно падаю на желтое покрывало. Я слишком устала для того, чтобы искать в шкафу ночную сорочку или пижаму. С закрытыми глазами я думаю о пустой спальне в доме отца — убогая кровать, на стене сюрреалистичная картина Вивьен, лунный свет из окна. Что происходит в доме? Как там Элоиз после возвращения из кафе, еще не легла спать?
Переворачиваюсь на живот. Сон не идет. Может, еще раз позвонить маме? Но ведь Касселям придется платить. Было бы здорово написать Руби. Несмотря ни на что — ни на ее #двойноесвидание в инстаграме, ни на то, что мы так долго не разговаривали — мне ее не хватает. Конечно, я без нее проживу. И мне не нужны ее советы — или даже указания — на каждом шагу. Но было бы здорово снова пообщаться.
Наконец я засыпаю, и мне снится дом и Руби. Мы с ней стоим возле «Лучше латте, чем ничего», через дорогу на солнце искрится река Гудзон. Во сне мимо нас на велосипеде проезжает Хью Тайсон, и мы друг другу улыбаемся. Потом мне снится, что мы с мамой сидим на крыльце, а над нами звезды. Когда я просыпаюсь, в окно просачивается рассвет. И само собой появляется решение, на этот раз обходится без лишних колебаний. Уеду в Хадсонвилл пораньше. Возможно, даже сегодня, если будет рейс. Но не потому, что решаю убежать от папы. Даже наоборот. Мне действительно надо его увидеть.
Протерев глаза, я встаю и, неслышно ступая, выхожу из комнаты Элен. В квартире тихо и темно. Я чищу зубы и старательно приглаживаю волосы руками. Выйдя из ванной, я буквально натыкаюсь на Жака.
— Salut
[64], — говорит он, сонно улыбаясь. Он хорош в трусах-боксерах и тонкой серой майке с изображением футбольного мяча.
— Доброе утро, — отвечаю я по-английски и улыбаюсь в ответ. — Я тебя не разбудила?
Он мотает головой, темные волосы падают на глаза.
— Non. По утрам я всегда просыпаюсь в одно и то же время. — Он замолкает. Насколько же мы с Жаком все-таки разные: он, несмотря на благодушный характер, очень пунктуальный, а я. ну, я есть я. — Ты немного пришла в себя? — спрашивает он.
Я рукой изображаю движение «более или менее» и по-французски произношу выученную благодаря Жаку фразу Comme ci comme ça
[65]. Жак смеется.
