Сейчас же, оставляя велик у банка, я не ощущаю привычного отчаяния. Это было сумбурное лето, лето сюрпризов и перемен. Потрясающее лето, да, но трудное. Поэтому часть меня рада спокойной прохладе приближающейся осени, смене сезонов. Мне есть чего ждать с нетерпением. Улыбаясь сама себе, я с камерой в руках перехожу на другую сторону улицы, к реке. Распущенные волосы небрежно откинуты назад, они непослушные и спутанные, но это приятно; вьетнамки шлепают по тротуару. Мой счастливый сарафан скользит по ногам, я до сих пор считаю его новым, хотя купила еще в июле.
Июль. Я останавливаюсь на берегу реки, пораженная. Неужели лишь в прошлом месяце, в день моего рождения, я узнала правду о папе и моя жизнь дала трещину? С одной стороны, кажется, что это было вчера. Но с другой — открытие будто произошло не в этой жизни. Скоро закат: небо над Гудзоном бледное, жемчужно-розовое. Быстро бегущая вода в реке, как всегда, серая. Но когда я подношу камеру к глазам и смотрю сквозь видоискатель, я замечаю оттенки персикового, голубого и зеленого — целая палитра оттенков мерцает в волнах.
«Я уже и забыл, каким красивым бывает Гудзон, — сказал папа, когда чуть раньше на этой неделе стоял здесь, на этом самом месте, рядом со мной. — В романтику Прованса влюбиться легко, но и здесь много красивого». Я кивала, думая о подсолнуховых полях и мощеных улицах. Прованс и Хадсонвилл — это два разных типа красоты. И один не лучше другого, они прекрасны каждый по-своему.
Пока фотографирую реку, вспоминаю папин визит. Папа приехал на четыре дня, он остановился в «Марриотте» возле торгового центра, взял напрокат машину, чтобы приезжать ко мне. В отличие от предыдущих визитов, в этот раз не было торопливых обедов в кафе и «Пока, солнышко!» на прощанье. Нет. Наоборот, мы часами сидели и болтали за гамбургерами в пабе Пи-Джея. Подолгу гуляли вдоль Грин-стрит, бродили по кампусу. Слонялись по торговому центру и ездили кататься на машине.
Во вторник вечером мама даже пригласила папу поужинать у нас дома, что меня просто поразило. Увидев, как он старается, она смягчилась. Кроме того, она теперь официально встречается с Максом, и поэтому настроение у нее в целом лучше. И я потихоньку привыкаю к новой реальности.
Я волновалась перед ужином с папой, но между родителями не было того напряжения, которого я боялась. Они оба смягчились: мы сидели и ели мамин мясной рулет, обмениваясь новостями, а Ро мяукал нам троим из-под стола. В каком-то смысле мы были семьей — разобщенной, но семьей. Я очень надеялась, что теперь, когда тайна раскрыта, все будет проще. При маме папа не говорил ни о Вивьен, ни об Элоиз, и я была ему за это признательна.
Когда мы оставались вдвоем, он прилагал все силы, чтобы ответить на мои вопросы, а их у меня была тонна. Об Элоиз, о Вивьен, о самих маме с папой, и о картине Fille. Конечно, не все его ответы меня устраивали. Иногда было трудно принимать правду. А некоторых тем он избегал, говоря: «Станешь постарше, поймешь», и мне оставалось только вздыхать.
Не могу сказать, что к тому моменту, когда он прощался со мной в среду, перед отъездом в аэропорт, мы залечили все раны. Нет, не залечили. И я не уверена, что когда-нибудь мы сможем это сделать. Как можно оправиться после такого шока? Но сейчас, стоя в угасающем золотистом свете, я чувствую, что некоторые шрамы этого лета начинают сглаживаться. Я чувствую зарождение чего-то нового. И делаю еще один снимок.
— Привет, Саммер!
С замиранием сердца я оглядываюсь, сжимая камеру, чтобы не уронить ее. Позади меня стоит Хью Тайсон: руки в карманах, за очками блестят серо-зеленые глаза. Он кивает сначала на камеру, потом на воду.
— Могу поспорить, что ты сделала классные снимки, — говорит он слегка хрипловатым голосом, чуть улыбаясь.
Ну почему мои щекам надо обязательно покраснеть?
— Спасибо, — отвечаю я, нервно переступая с ноги на ногу. Наступит ли когда-нибудь то время, когда я вообще перестану волноваться рядом с Хью Тайсоном? Впрочем, если подумать, я уже далеко продвинулась, став после всего случившегося этим летом намного храбрее, чем раньше. — Слушай, та фотка, что ты вчера выложил в инстаграм, классная, — добавляю я, поднимая на него взгляд.
Я все еще иногда шпионю за Хью в инстаграме, но с того дня, когда я разместила там свои снимки, использую приложение в основном в профессиональных целях. Пробую разные фильтры, изучаю аккаунты других фотографов. Некоторые из них, в свою очередь, подписались на меня, и теперь под моими постами много комментариев, особенно под автопортретом в разбитом зеркале. И я горжусь этим.
А еще в инстаграме я подписалась на Элоиз. «Дружба», конечно, слишком сильное слово для описания наших с ней отношений. Но мне кажется, я понемногу узнаю ее. Она время от времени что-то постит. Как-то выложила красивые фото из папиного сада: кусты роз, красный сарай, бассейн. Вчера — кадр с поездом: она возвращалась в Париж. Наверное, они все возвращались. Мне бы хотелось узнать, как Элоиз там живет. Я по-прежнему мечтаю когда-нибудь побывать в Париже.
— Центральный парк? — уточняет Хью. — Спасибо, я видел, что ты лайкнула. — У него на щеках тоже проступает легкий румянец, от этого мое сердце бьется еще быстрее. — Рад, что вернулся из Нью-Йорк-Сити, — добавляет он, потирая затылок. — Ну то есть мне нравится ездить туда на пару дней к двоюродному брату, но каждый раз я скучаю по Хадсонвиллу.
Он переводит взгляд на меня, и я закусываю губу, стараясь не показать, что нервничаю, и заставляю себя не искать скрытый смысл в его словах. Он сказал, что скучает по Хадсонвиллу. Не по мне. Так ведь?
— Ты сейчас куда? — спрашиваю я, не давая воли своему воображению с этими его «а что, если?», а то оно может далеко завести.
Хью указывает на ту сторону улицы.
— Хочу до закрытия успеть в «Между строк». Купить кое-какие книги к школе.
— А, — говорю я, вспоминая об учебе.
Близится начало одиннадцатого класса, осталось меньше трех недель. Я жду, что накатит волна страха, но ее нет. Наоборот, я пребываю в радостном возбуждении.
— Я с тобой, — выпаливаю я.
В «Между строк» я сто лет не заходила — с тех пор, как купила путеводитель по Южной Франции. Теперь он стоит на полке в моей комнате, его миссия выполнена.
— Классно, — говорит Хью, покусывая нижнюю губу и улыбаясь мне.
С камерой в руках я делаю шаг вперед, и мы вместе переходим улицу. Наши локти касаются друг друга, и внутри меня все замирает. Мы идем мимо «Лучше латте, чем ничего», и я бросаю взгляд внутрь помещения: Руби за прилавком в своем коричневом фартуке возится у кофемашины. Можно заглянуть туда после книжного, поздороваться, но особой необходимости нет. Мы все равно идем на пикник в Сосновом парке в эти выходные вместе с Элис и Инез.
На автомате я начинаю крутить плетеный браслет вокруг запястья. Я ношу не два, а один с самого моего дня рождения. Это кажется комфортным и естественным, как и должно быть с правильными решениями. Мы с Хью останавливаемся у «Между строк». Прямо перед нами завис в воздухе, загоревшись, жук-светлячок.
