Во время всего рассказа Эндир бегал по комнате, то изображая себя самого, вертящего по сторонам головой от изумления, то имперского мальчика, сложившего руки перед грудью. Сейчас же Эндир маленькими шажками приблизился к Остаху, лежащему на кровати, нагнулся прямо к нему и пропищал писклявым голоском:
– А правда, что все горцы задницу пальцем вытирают?
Остах заржал и смеялся так, что заныли мышцы живота. Эндир сидел рядом и тоже хохотал.
– Что, взаправду?.. Не врешь?.. – между приступами смеха просипел Остах.
– Правда, – закивал Эндир, – не вру. – И замотал головой, не в силах больше говорить.
– И что ты? – отсмеявшись и вытирая слезы, спросил Остах.
– А что я? Я тогда по-имперски мало разговаривал. Учитель у меня хороший был, но говорить-то не с кем. Так он мне этот вопрос два раза повторил, прежде чем до меня дошло.
– А когда дошло?
– Крикнул: «Прихлопну, как муху!», в гневе так коверкая имперские слова, что вся местная шантрапа, что в кустах пряталась, от смеха чуть не лопнула.
– Неужто только крикнул, и все? – не поверил Остах.
– Нет, конечно. По уху ему врезал. Шантрапа, обрадованная, из кустов сразу ко мне кинулась: мол, что, не успел приехать, а уже маленьких обижаешь?..
– А ты сразу в зубы, – кивнул Остах, хорошо знающий нрав своего друга.
– А я в зубы, – согласился приятель. – Они меня повалили и месить начали. Я нож достал, одному в ногу воткнул, второму чуть ухо не отрезал. Они ж и думать не думали, что у мальчишки нож может быть… Потом разняли нас.
– А дальше?
– Дальше? – переспросил Эндир. – Тот, которому я чуть ухо не отсек, оказался сыном наместника, Тьором. Сдружились мы с ним. Ну да ты его знаешь… А Муху все передразнивали моей коверканной фразой. Так и приклеилось – Муха. Да он и не обижался. Безобидный парень.
Эндир громко хлопнул в ладоши и поднялся с кровати. Обычно хлопком он подводил черту разговору, а за этим, как правило, следовало решение. Привычка эта осталась у него до конца дней.
– Хорошо посмеялись, – подытожил он. – И голова теперь не болит. Меня Старик опекает, так что пожурит и отпустит. А тебе наши подвиги просто так с рук не сойдут. Старик тебя накажет, чтобы мне урок преподать.
– Накажет? И пусть, – пожал плечами Остах. – Не впервой мне с поротой спиной ходить.
– А на кресте вниз головой висеть не приходилось? Или с зашитым ртом у столба сидеть на перекрестке?
Остах замотал головой.
– Так что слушай меня, Остах. Ты помнишь тот дом, где вчера гуляли?
– Нет, – посерьезнел вслед за покровителем Остах. Висеть вниз головой ему не хотелось. – Темно же было, и в селе этом вашем я первый раз…
– Понятно, – оборвал его Эндир. – Значит, так… – он задумался. И с досадой произнес: – Когда ты уже язык выучишь?
– Да это ж весь рот себе переломать можно! – воскликнул Остах. Тема была наболевшая. – Этот ваш гворч…
Эндир подошел и коротко, без замаха, ткнул костяшкой указательного пальца Остаха в грудь. Мышца сразу онемела. Остах осекся на полуслове.
– Запомни, – жестко сказал ему Эндир. – Мой язык – дорча. Это, – он махнул рукой себе за спину, – мои земли. Земли дорча. И вскоре я возьму власть. И ты встанешь рядом.
Это не было вопросом. Остах кивнул.
– Сейчас ты вылезешь в окно, пройдешь по дорожке через сад. Пересечешь ограду поместья и двинешься в сторону гор, к селу. Иди уверенно, как будто спешишь с поручением. В селе найдешь дом старейшины. Он в самом центре села, у площади. Ты будешь повторять, как глупый ребенок: «Дорча, Эндир, Гимтар». Повтори.
– Дорча, Эндир, Гимтар, – обреченно повторил Остах.
– Когда будешь говорить «Эндир», укажешь на виллу. А «Гимтар» будет вопросом. Покажи.
– Дорча, – сказал Остах. Возражать он даже не пытался. – Эндир, – он показал себе за плечо. И спросил: – Гимтар?
– Хорошо. Когда найдешь брата, расскажешь ему все. Он укроет тебя. Пока не выучишь язык, не появляйся.
– Что?.. – Вот этого Остах точно не ожидал. Это ж насколько все затянется!
– Когда я вновь увижу тебя, ты скажешь мне… – и он произнес длинную фразу по-горски. И перевел: – Густой туман накидкой белой лежит на склонах. Сияет снег седою гривой на горном пике. Бездонна мудрость, как пасть ущелья. Запомнил?
Остах пошевелил губами. Эндир повторил еще раз, и Остах кивнул.
– Тогда ступай. – Эндир хлопнул его по плечу.
– Вспомнил? – спросил Алиас Фугг.
Остах вынырнул из воспоминаний и кивнул.
– Вспомнил. Я многое помню и многое знаю, Муха.
– Те, кто много знают, живут или очень хорошо, или очень недолго. – Имперец потрепал своего скакуна между ушами. – Как ты живешь, Остах?
«Клиббово проклятье! Это разговор для Гимтара, не для меня. Я начинаю гневаться, а это плохо!» – подумал Остах.
– Ты много лет работал со словами, Алиас. Переписывал, писал, передавал слова от одного к другому… – начал Остах.
Алиас с интересом склонил голову к плечу. Остах продолжал:
– А я работал ножом. Тесаком. – Он хлопнул рукой по ножнам. – Не словами. Я не мастак говорить, Алиас.
– Ты излагаешь свои мысли весьма ясно.
– Вот именно: ясно. Я ясно говорю тебе, Алиас: про тебя мне Законник рассказывал многое. Может быть, все.
– Все? – вскинул брови Алиас. – Как интересно…
«Заинтересован. Но не напуган».
– А правда, – вдруг тоненько пропищал Остах, – что все горцы задницу пальцем вытирают?
Алиас удивленно посмотрел на него, не понимая. Потом озарение осветило его лицо. Он вспомнил.
– Тебе известно многое, – грустно улыбнувшись, согласился он. – Но все, что ты можешь знать обо мне, уже давно протухло за давностью лет и никому не интересно… Тухлую рыбу никто не покупает: ты же Рыбак, должен понимать…
«И даже прозвище Рыбак знает… Мне с тобой не справиться, клиббово семя!..»
– Никому не интересно?.. А твоим врагам? А Сивену? – перебил его Остах.
Услышав это имя, Алиас дернулся.
«А вот теперь клюнул, до задницы крючок заглотил. И подсекать не нужно», – подумал Остах.
Лошади привыкли друг к другу и шли в ногу.
Помолчали. Хорошо помолчали, как могут молчать только друзья. Или враги.
– Доказательств у тебя нет никаких. Потому как быть их не может. Только слова.
– Только слова, – не стал спорить Остах.
– Но я выслушаю тебя. Чего ты хочешь?
– Чтобы ты сохранил свои знания обо мне при себе. В твоих отчетах – устных или письменных – мое имя не всплывет.
