— Давно хотел с тобой словечком переброситься, но в офис к Степанычу заявиться не рискнул. Решит, чего доброго, что я у него бесценную помощницу увести вознамерился, и побьет или прибьет. Знаешь, какой у него удар? Когда в спарринге боксируем, с трудом блокирую!
— Вообще не знала, что Геннадий Степанович боксом занимается, — улыбнулась девушка, невольно поддаваясь обаянию собеседника. Тому совершенно явственно было что-то от нее нужно, но при этом зла самой Наде он ни капельки не желал.
Рассказывая о том, какой Степаныч замечательный, даже пару медалей со всесоюзных чемпионатов по молодости привозил, Вадим проводил девушку в магазин. Помог донести до кассы покупки, бросив в свою корзину. А на стоянке всучил огромную шоколадку из собственного набора и таинственным шепотом поведал:
— Взятка! Спросить хочу, как думаешь, скидывать мне акции Симгазвеста?
— Нет, — машинально покачала головой Надя, размещая шоколадку между булкой и пакетом молока.
— Почему? — удивился Вадим.
— Потому что кислый цвет, — пожала плечами девушка и попрощалась: — До свидания, спасибо за взятку.
«Потому что кислый цвет», — повторил себе под нос мужчина, почесал висок, пожал плечами и пикнул брелком сигнализации. Запоздало крикнул вслед загадочной девушке:
— Может, тебя подвезти?
— Не надо, — отказалась Надя, сворачивая в арку.
И тут же пожалела об отказе. Лучше бы она согласилась или, на худой конец, пошла другой дорогой. В арке, пошатываясь на ровном месте, стояла в дым пьяная старуха. Нет, женщина, которую нежданное горе состарило за считаные часы. Тетя Катя, мама Толика. Горько-серо-багровые клубы вкуса пепла вились вокруг несчастной.
И черт дернул Надьку подойти и предложить:
— Тетя Катя, пойдемте, я вас домой отведу.
— Домой… Да надо, ужин Толичку разогреть… Нет… зачем… Толички-то нету… Зачем? — Убитая горем женщина резко раскрыла совершенно трезвые, полные боли глаза и, в упор глядя на Надьку, бросила: — Ты его сгубила?
— Нет, — покачала Надя головой. — Простите, тетя Катя, я не поняла, что видела, не поняла, что ему скоро пора уходить. Но, если вам легче будет, вините меня, ругайте, обзывайте, даже ударьте. Вам сейчас слишком плохо, я не обижусь. Только пойдемте я вас до дома провожу. Не стоит здесь вот так стоять.
— Ударить? Да я… я б убила за мальчика моего. — На миг из-за сморщившегося от горя обычного лица выглянуло нерассуждающее, жадное до чужой крови чудовище. Катерине захотелось вмазать этой живущей, топчущей землю тощей девице, тогда как ее сынок ушел навсегда — туда, откуда его не окликнуть. Вмазать так, чтобы зубы лязгнули, чтобы отлетела та к стенке дома и сползла уже бездыханной. И тут же, испугавшись собственных кровожадных желаний, это чудовище отступило, спряталось в берлогу боли, заскулило беззвучно. Слишком невинным и чистым для ведьмы, губящей парней, был взгляд у Надюхи, Веркиной дочки. Он излучал лишь сочувствие, но ни капли вины.
Рука, приподнявшаяся было для замаха, упала плетью. Приступ агрессии схлынул не начавшись.
— Мой мальчик мертвый в холодильнике лежит, а дома ящик этот стоит. Не могу смотреть, — пожаловалась и беззвучно заплакала тетя Катя.
— Пойдемте к нам, мама вам на диване постелет. Поужинаете, — неожиданно для себя предложила Надя, и Катерина неуверенно кивнула соглашаясь.
Девушка подхватила чужую маму под локоток и повела аккуратно, будто слепую. А та, найдя уши для излияния и душу для сочувствия, принялась взахлеб рассказывать, каким замечательным мальчиком был ее Толик.
Надя слушала, и чем больше слушала, тем задумчивее становилась. Они с тетей Катей знали каких-то совершенно разных Толиков. Толик Надежды был грубым, бесцеремонным насмешником и трусоватым драчуном. Толя тети Кати выступал как нежный, любящий сын. Правда, большей частью счастливые моменты вспоминались матерью в совсем дальнем прошлом, в тех самых далеких школьных годах, изредка в студенчестве.
Впрочем, не зря говорят — о покойниках или хорошо, или ничего. Потому Надя молчала. Молча довела Катерину Петровну до дому, молча передала с рук на руки обалдевшей матери. Та сориентировалась быстро. Повела на кухоньку, заворковала, застучала чашками, зазвякала тарелочками. Зашумел, добавляя уюта, чайник.
Надя чуть ли не на цыпочках уползла к себе в комнату и забилась в уголок кровати с книгой из тех, которые не вызывали ядовитой неприязни ложными словами.
Через часок заглянула мама и сказала:
— Уснула, бедная, прямо на диване. Я ее пледом прикрыла. Вымоталась, настрадалась. Не дай бог ни одной матери своего ребенка хоронить, каким бы непутевым он ни был. Я с работы отпросилась, отгул взяла. Помогу ей завтра. Спасибо, Надюшка, что ее привела, мое сердце успокоила.
— Это тебе спасибо, — слабо улыбнулась девушка. — Знаешь, мам, теперь я жалею, что не поняла и ничего не сказала. Может, вышло бы у него со своей мамой попрощаться как-то по-человечески. А то ей даже вспомнить-то по-настоящему теплого и душевного о нем нечего.
Надькина мама лишь покачала головой. Худого слова парень уже не заслуживал, потому что ушел насовсем, а доброго, увы, не стоил. В опустевшей квартире Толика осталась религиозная соседка, нанятая на всю ночь читать молитвы. А семья Нади, приютившая знакомую, заснула.
Рано утром Надежда вышла на кухню не без легкой опаски. Как-то ее встретит Катерина Петровна? Та уже проснулась и сидела с мамой Верой за столом, о чем-то горячо ей рассказывая. Столько умиротворенной, светлой печали, горчащей, как прихваченная морозцем калина, было во всем ее облике, что Надя невольно удивилась этой разительной перемене. От вчерашней мрачной безнадежности с болотным запашком не осталось следа.
— А знаешь, Надя, я сегодня Толю во сне видела. Пришел такой задумчивый, тихий, прощения попросил. Сказал, жил бестолково и глупо ушел. Но за него заступились, и ему разрешили со мной попрощаться. Я всплакнула, он утешал и извинялся. Так-то вот… Потом развернулся и ушел. Поначалу четко его видела, а в конце он и впрямь стал тусклым силуэтом, слишком далеко уходил. Выцветал. Все, как ты сказала тогда ему, но мы не поняли…
— Я и сама не поняла, тетя Катя, — снова откровенно повинилась Надя.
— Может, и так. Только я думаю, если б я с тобой вчера не пошла, ничего бы не увидела ночью, — скорбно покачала головой Катерина Петровна. — Спасибо, Надюша, что привела меня к вам.
Глава 5
ЦВЕТНЫЕ КОШМАРЫ
После обеда во вторник солнышко внезапно вспомнило о том, как усердно оно трудилось летом, взяло да вмазало по уходящей на отдых земле и по опешившим людям внезапным ударом тепла. С непривычки потепление показалось душной жарой.
Надя даже окно, а не форточку, в кабинете открыла и вытащила из шкафа бутылочку минералки. Открутила крышку, выпуская газ. Ледяной и сильно газированной воды девушка не любила, невкусно! Вдобавок горло тут же болеть начинало, стоило забыться и, изнывая от зноя, глотнуть водички из холодильника. По наследству от мамы Надьке досталось слабое горло, не терпящее ледяной минералки и лакомств из морозилки.
