Потому что государство не ограничивается военной машиной, государство ею разве что располагает, более того, государство – это не только политически организованная нация. Идее национального государства не более двухсот лет. Большинство исторических государств включали в себя или включают множество народов, как великие империи древности или как современный Советский Союз; порой государства охватывают только часть народа, как античные города-государства или как современные ГДР и ФРГ. Из-за этого они не перестают быть государствами, из-за этого они не перестают быть необходимыми. Идея государства много старше, чем национальная идея; и государства существуют в первую очередь не для ведения войны, но, напротив, для обеспечения и сохранения внешнего и внутреннего мира, не важно, гомогенны они в национальном смысле или нет. Государство – это система порядка. Война между государствами в неменьшей степени, чем гражданская война, является нарушением порядка, чрезвычайной ситуацией и государственным бедствием. Для того чтобы быть готовым к таким чрезвычайным ситуациям и бедствиям, у государства есть монополия на власть и насилие, у него есть армия и полиция. Эти средства нужны государству, чтобы выдержать подобные испытания, но отнюдь не для того, чтобы завоевывать для своего народа жизненное пространство за счет других народов, вести войны за улучшение расы или завоевывать мировое господство.
Обо всем этом Гитлер не имел ни малейшего представления, вернее он и знать обо всем этом не хотел. Волюнтаристские черты в гитлеровском мировоззрении невозможно недооценить: он видел мир таким, каким он хотел его видеть. Мир несовершенен, полон вражды, бедствий и боли, а государства в этом мире не свободны от подозрительности, страха, ненависти, войн. Как же все это верно! И как правы те, кто на этот счет не обманывается. Пока Гитлер говорит об этом – он прав. Но ведь он говорит об этом не с печальной, мужественной серьезностью, смотря правде в глаза, как Лютер – о первородном грехе, как Бисмарк – об изъянах земной жизни. Нет, срывающимся от волнения голосом он вслед за Ницше славит то, что заслуживает сожаления и стыда. Для Гитлера чрезвычайная ситуация – норма, и потому государства существуют для войн, их подготовки и ведения. Но это заблуждение. Мир не таков. Даже мир государств. В мире, таком, какой он есть, войны всегда ведутся ради мира, не только оборонительные, но и наступательные, если они вообще имеют какой-то смысл. Любая война заканчивается мирным договором и новым состоянием мира, которое, как правило, длится дольше, чем предшествующее ему состояние войны. Если в войне определен победитель, должен быть заключен мир, в противном случае война обессмысливается. То, что Гитлер этого не понимал – не хотел этого понимать, – привело его, как мы увидим в следующей главе, к одной из самых роковых ошибок.
В гитлеровском миропонимании все войны завоевательные. И всегда ведутся с целью порабощения (или уничтожения) побежденных, а в конечном счете – с целью мирового господства. Еще одно заблуждение. Войн за жизненное пространство (по крайней мере, до Гитлера) в Европе не было со времен Великого переселения народов, то есть почти полторы тысячи лет. Европа была заселена, народы давно стали оседлыми. Даже если при заключении мира та или иная провинция меняла свою государственную принадлежность или даже целое государство бывало поделено своими соседями, как Польша, его народ оставался жить там, где жил. Жизненное пространство не завоевывалось и не терялось, за жизненное пространство никто в Европе не воевал. Эту войну спустя полторы тысячи лет вернул в европейскую историю сам Гитлер, и это жестоко аукнулось Германии. Изгнание немцев из их прежних восточных земель было в точности тем, что Гитлер постоянно провозглашал единственным смыслом войны и что уже начал осуществлять в захваченной Польше.
Сама концепция «жизненного пространства» абсолютно ошибочна еще и по другой причине. В XX веке бессмысленно воевать за жизненное пространство. Когда Гитлер впрямую связывал благосостояние и силу народа с заселенной им территорией, когда проповедовал и проводил свою «демографическую политику», он забывал или вытеснял из памяти промышленную революцию. Благосостояние и сила государства со времен промышленной революции не зависят больше от величины территории, но только от уровня технологического развития. Для этого развития величина территории совершенно безразлична.
Для этого развития избыток «жизненного пространства», то есть огромная территория с малым количеством населения, скорее тормоз, с чем, к примеру, хорошо знаком Советский Союз: этому государству никак не удается технологически развить огромную, богатую сырьем, но малозаселенную Сибирь. Во всяком случае, бросается в глаза то, что большое количество слабых и бедных государств современного мира территориально огромны, тогда как немалое количество богатых и сильных территориально весьма небольших размеров. Гитлер, умевший мыслить весьма современно в других областях – например, в военной технологии или в массовой автомобилизации страны, – со своей теорией жизненного пространства рассуждал как человек доиндустриальной эпохи.
Но как раз это гитлеровское заблуждение оказалось самым живучим. Потому что ностальгия по доиндустриальной эпохе, пугливое раздражение «бесчеловечным» машинным миром, в который мы в течение двухсот лет врастаем все с большей скоростью, были широко распространены не только во времена Гитлера – они и сейчас достаточно сильны. Они делали гитлеровские рассуждения о жизненном пространстве весьма убедительными для многих его современников – достаточно взглянуть на карту: разве не кажется, что территория Германии слишком мала для ее силы и численности народонаселения? Если Германия в самом деле хочет снова стать сельскохозяйственной, крестьянской страной – о чем, кстати, Гитлер вслед за Моргентау
[99] часто и думал, и говорил, – то ей действительно необходимо жизненное пространство; в противном случае оно ей совершенно ни к чему.
Да и мысль о том, что войны в XX веке в конечном счете ведутся ради мирового господства, старее, чем Гитлер, и пережила его. Незадолго до Первой мировой войны Курт Рицлер
[100], высокообразованный человек, советник рейхсканцлера Бетмана-Гольвега
[101], писал: «Согласно идее истории, каждый народ жаждет без конца расти, распространяться, властвовать и подчинять другие народы, жаждет все крепче объединяться и включать в себя окружающий мир, достигать в этом все большего совершенства до той поры, пока все ему подвластное не станет чем-то органическим, соприродным ему»
[102]. Это чистый Гитлер, разве что помягче, поцивилизованнее. Но это – ошибка. Далеко не у каждого народа есть такие цели. Или, к примеру, шведы и швейцарцы – не народы? Ни про одну из великих европейских держав эпохи колониальных империй нельзя сказать, что она сама по себе стремилась к мировому господству. Слишком глубоко сидел в политиках того времени столетний исторический опыт: друг друга им устранить невозможно; любая попытка к единоличному доминированию хотя бы в Европе неизбежно приведет к созданию коалиции, результатом которой будет столь же неизбежный провал этой попытки.
