Предательство
Это очень интересный, но, странным образом, мало замечаемый факт: Гитлер нанес наибольший вред не тем народам, против которых он совершил самые страшные свои преступления.
Советский Союз из-за Гитлера потерял по меньшей мере двенадцать миллионов жизней – или двадцать миллионов, согласно советским статистическим данным; но чудовищное напряжение, к которому принудила Россию борьба с гитлеризмом, поднял ее на уровень мировой сверхдержавы, чего никогда в ее истории не было. В Польше Гитлер убил шесть миллионов человек; если не считать польских евреев, – три миллиона, но результатом Второй мировой стала куда более адекватная, геополитически и национально сплоченная Польша, чем Польша довоенная. Гитлер мечтал уничтожить евреев и в тех областях, которые оккупировала немецкая армия, ему это почти удалось; но гитлеровская попытка истребления целого народа, которая стоила этому народу от четырех до шести миллионов жизней, влила в переживших этот ужас энергию отчаяния, необходимую для создания государства. Впервые за всю двухтысячелетнюю историю у евреев есть свое государство, гордое и покрытое славой государство. Без Гитлера не было бы Израиля.
Куда больший объективный вред Гитлер нанес Англии, воевать с которой он не собирался, начал войну с этой страной вынужденно и воевал с ней вполсилы. В результате Второй мировой войны Англия потеряла свою империю и перестала быть мировой державой; нечто подобное произошло с Францией и другими странами Западной Европы.
Но больше всего, объективно говоря, пострадала от действий Гитлера Германия. Из-за войны, затеянной их фюрером, немцы понесли чудовищные людские потери – семь миллионов человек, больше чем евреи и поляки; только Россия превзошла Германию по количеству смертей; потери других участников войны просто несравнимы с потерями евреев, поляков, русских и немцев. Но если Советский Союз и Польша после своих ужасающих кровавых жертв стали сильнее, чем были до войны, а государство Израиль обязано своим существованием жертве, которую принес его народ, то германский рейх попросту исчез с политической карты мира.
Из-за Гитлера Германия не просто потеряла статус, как другие прежде великие державы Западной Европы. Германия потеряла четверть своей прежней государственной территории (своего «жизненного пространства»); оставшиеся три четверти были поделены на два государства, попали в два противостоящих друг другу блока и оказались в состоянии противоестественной вражды. В том, что по крайней мере в большем из этих государств, ФРГ, сейчас живется намного лучше, чем до войны, никакой заслуги Гитлера нет. В 1945 году Гитлер оставил после себя пустыню – физическую и, что сейчас чересчур легко забывают, политическую: не только трупы, развалины, руины и миллионы бездомных, голодных бродяг, но полностью уничтоженное административное управление и разрушенное государство. И то и другое – людская нищета и уничтожение государства – были сознательно запрограммированы Гитлером в последние месяцы войны. Он готовил нечто худшее: его последней программой для Германии была гибель немецкого народа. В конечной стадии своего политического пути немецкий ультранационалист Гитлер стал предателем Германии.
Молодому поколению немцев это не так ясно, как тем, кто пережил войну. Как раз о Гитлере последних месяцев сложилась некая легенда, которая отнюдь не приукрашивает его, но в известном смысле снимает с него ответственность за агонию Германии 1945 года. Согласно этой легенде, Гитлер в конце войны был только тенью самого себя прежнего, тяжело больным человеком, человеческой развалиной, лишенной прежней решительности и силы и будто в параличе глядящей на катастрофу, обрушившуюся на него и его страну. Согласно этой легенде, с января по апрель 1945 года он потерял всякий контроль над происходящим и, оторванный от мира, дирижировал из своего бункера армиями, которых не существовало, метался от внезапных приступов бешенства к летаргической резиньяции, среди руин Берлина фантазировал об окончательной победе. Он был слеп к окружающей его реальности – это верно, но верно по отношению к Гитлеру любого периода его жизни.
В этой апокалипсической картине пропущена важнейшая деталь. Конечно, состояние здоровья Гитлера в 1945 году было не самым лучшим; конечно, он постарел, и после пяти военных лет нервы его были на пределе (как, впрочем, и у Рузвельта с Черчиллем), конечно, он пугал свое окружение все большей угрюмостью и все более частыми приступами бешенства. Но искушение эффектно нарисовать конец Гитлера пеплом и серой в духе «гибели богов» мешает увидеть то, что Гитлер последних месяцев войны еще раз обрел невероятную энергию и потрясающую силу воли, причем это был наивысший расцвет его энергии. Некоторое ослабление воли, некий паралич, падение в бездумную летаргию скорее можно заметить в предшествующий период, в 1943 году (именно тогда Геббельс с тревогой писал в своем дневнике о «кризисе вождя») и в первом полугодии 1944 года. Но перед лицом неизбежного поражения Гитлера словно гальванизировало. Его рука могла дрожать (последствия покушения 20 июля 1944 года), но хватка этой дрожащей руки была все еще – или снова – стремительна и смертельна. Решимость стиснувшего зубы бойца и яростная активность физически очень ослабевшего Гитлера с августа 1944-го по апрель 1945-го в некотором смысле поразительны; но чем ближе к концу, тем отчетливее становится его цель, для многих и сейчас кажущаяся неправдоподобной: тотальное разрушение Германии.
В начале эту цель трудно распознать; в конце ее трудно не заметить. Политика Гитлера в последний период четко делится на три фазы. В первой (с августа по октябрь 1944 года) он успешно помешал всем попыткам завершить войну как можно скорее и довел дело до решающей битвы. Во второй (с ноября 1944-го по январь 1945-го) он совершил последний неожиданный рывок – на Запад. Ну а в третьей фазе (с февраля по апрель 1945 года) всю свою энергию, которую до 1941 года он вкладывал в завоевание Европы, а с 1942 по 1944 год – в уничтожение евреев, он посвятил тотальному разрушению Германии. Для того чтобы увидеть, как постепенно выкристаллизовывалась эта цель Гитлера, нам придется вглядеться в последние девять месяцев войны.
Военное положение Германии в конце августа 1944 года соответствовало военному положению Германии в конце сентября 1918-го, когда военный диктатор того времени Людендорф вывесил белый флаг. То есть по всем человеческим расчетам поражения было не миновать, конец был виден. Но он еще не настал, поражения еще не было. На немецкую землю еще не ступил ни один вражеский солдат. В 1918 году, вероятно, тоже еще имелись возможности продолжать военные действия в течение года, как это и случилось в 1944–1945 годах.
Но Людендорф в той ситуации пришел к убеждению, которое сформулировал вполне определенно: «Войну надо заканчивать». Он предложил начать переговоры о перемирии и привел к власти в стране своих политических противников, чтобы дать Германии приемлемых представителей и сделать переговоры более обнадеживающими
[158]. То, что позднее он обвинял этих людей, которых сам же и привел к власти («они должны расхлебывать эту кашу»), в предательстве, в «ударе в спину» непобедимому немецкому воинству, выставляет его политику после сентября 1918 года в отвратительном свете, но тогда, осенью 1918-го, он повел себя как ответственный патриот, который видит неизбежность поражения и старается уберечь страну от самых худших последствий этого поражения.
