– Но я никогда…
– Тогда ты в безопасности.
И Катсук вернулся к своим камням.
Дэвид подошел к нему на пару шагов поближе.
– Тебе не больно?
– Пчела сделала так, что мне не больно. А теперь успокойся. Мне нужно сосредоточиться на деле.
– Но ведь идет кровь.
– Она остановится.
– Почему ты не приложишь что-нибудь?
– Это маленькая ранка. Твой рот – это большая рана. Успокойся, или я заткну ее чем-нибудь.
Дэвид принял его слова за чистую монету и испуганно вытер рот тыльной стороной ладони. Ему трудно было не глядеть на темный шрам на скуле Катсука. Кровь перестала идти, но теперь рану покрыла корка, края вспухли.
Почему ему не больно?
Дэвида напугало именно то, что рана не болит. А ему хотелось, чтобы она болела. Ведь порезы, ушибы всегда болят. Только у Катсука оказались покровительствующие ему духи. Может, они и вправду сделали так, что он не чувствует боли?
Теперь Дэвид обратил свое внимание на обсидиановый нож, уже обретший свою форму в руках Катсука. Лезвие, длинною дюйма четыре, с острым краем, было направлено к груди индейца. Быстрыми, почти незаметными ударами Катсук отбивал тонкие пластинки обсидиана. Нож не был настолько длинным и тонким, чтобы проколоть что-нибудь. Режущий край был весь в зазубринах. Но им можно было перерезать артерию. Мальчик опять вспомнил о путешественнике, которого убил Катсук. Ведь он-то не просил, чтобы его убили, но, тем не менее, Катсук его зарезал.
У Дэвида вдруг пересохло во рту. Он сказал:
– А этот парень… ну, ты знаешь, на тропе… парень, которого ты… ну, он же не просил тебя…
– Вы, хокваты, считаете, что говорить можно только ртом, – ответил Катсук, даже не отрываясь от своей работы. – Почему бы тебе не научиться языку тела? Когда Ворон сделал тебя, неужели он забрал у тебя эту возможность?
– Какой еще язык тела?
Это именно то, что ты делаешь. Подумай о том сможешь ли ты верно описать словами то, что действительно хочешь.
– А зачем эти глупости про Ворона?
– Бог создал нас, так?
– Да!
– Все зависит от того, о каком боге ты думаешь.
– И все равно я не верю в язык тела.
– Ты не веришь, что это Ворон привязал тебя ко мне?
Дэвид не мог ответить. Ворон делал то, что хотел Катсук. Птицы направлялись туда, куда им указывал Катсук. Ведь даже только знать о том, куда направляются птицы – это же какая сила!
– Сейчас ты спокоен, – продолжил индеец. – Разве Ворон забрал у тебя язык? Но он может так сделать. Весь ваш глупый хокватский мир еще не готов бороться с Вороном.
– Ты всегда говоришь «глупый, глупые», когда упоминаешь о моем народе. Разве в нашем мире нет ничего хорошего?
– У нас? В нашем мире? – спросил Катсук. – Это твой мир.
– Но разве в нем нет ничего хорошего?
– Я вижу в нем одну только смерть. В нем все умирает.
– Ну, а как насчет наших врачей? Наши врачи лучше ваших.
– Ваши врачи накрепко повязаны с болезнями и смертью. Они не столько лечат, сколько умножают болезни и смерть. Приводят все в точное равновесие. Это называется трансакциональные отношения. Но они настолько слепы, что не видят, как они связаны с тем, что делают.
– Трансакциональные… отношения. Что это такое?
– Трансакция – это когда ты торгуешь, обмениваешь одну вещь на другую. Когда ты покупаешь что-нибудь, это и есть трансакт.
– Это только умное слово, которое ничего не значит.
– Это слова твоего мира, Хокват.
– Но ведь они ничего не значат.
– Они означают, что твои доктора не знают, что они делают, но продолжают этим заниматься. Они повышают уровень заболеваемости, чтобы оправдать свое существование. Полиция делает то же самое с преступностью. Юристы держатся за всеобщее незнание законов. Все это язык тела Хокват. Не важно, что они говорят о своих намерениях, неважно, как тяжко они работают, чтобы преодолеть недостатки – все они думают лишь о том, чтобы их считали занятыми и нужными и оправдывали их существование.
– Это безумие!
– Да, это безумие, но это реальность. Вот что ты видишь, когда понимаешь язык тела.
– Но в моем мире есть много и хорошего. Люди уже не голодают.
– Голодают, Хокват. В Азии…
– Я имею в виду, в этой стране.
– А разве в других странах не люди?
– Правильно, только…
– И даже в этой стране – в горах на Востоке, на Юге, в больших городах люди голодают. Каждый год люди умирают от голода. Пожилые и молодые. И мои соплеменники тоже умирают, потому что пытаются жить, как хокваты. И в мире становится все голоднее и голоднее…
– А что ты скажешь про наши дома. Мы строим дома даже лучше тех, что ты видел.
– И одновременно вы убиваете землю, тыкая в нее свои дома. Вы строите там, где домов не должно быть. Вы живете не вместе с землей, а против нее.
– У нас есть автомобили.
– И ваши автомобили вас же и душат.
Дэвид выискивал в своих мыслях хоть что-нибудь, против чего бы Катсук не мог возразить. Музыка? Он только презрительно усмехнулся, как это делают взрослые. Образование? Катсук сказал, что оно не готовит к жизни среди природы. Наука? Индеец сказал, что та убивает весь мир своими большими машинами и бомбами.
– Катсук, а что ты сам понимаешь под языком тела?
– То, что говорят твои действия. Вот ты говоришь своим ртом: «Слишком паршиво». Потом ты смеешься. Это значит, что по-настоящему ты радуешься, в то время как говоришь, что грустишь. Ты говоришь: «Я люблю тебя», а потом делаешь так, что причиняешь этому человеку много боли и страданий. Язык тела – это то, что ты делаешь. Если ты говоришь: «Я не хочу, чтобы это случилось», а сам делаешь все, чтобы это произошло – чему мы должны верить? Словам или телу?
Дэвид задумался о словах. Он думал о церквях и проповедях, обо всех словах про «вечную жизнь». Были ли эти слова истинными, или же тела проповедников говорили о чем-то другом?
– Катсук, а твои соплеменники понимают язык тела?
– Некоторые. Старики понимают. Об этом мне говорит наш язык.
– Как это?
– Мы говорим «есть», когда едим, «срать», когда срем, «трахаться», когда трахаемся. И слова, и тело согласны.
– Это нехорошие слова.
– Это невинные слова, Хокват. Невинные!
