Я смотрела на нее, наморщив лоб. Я знаю Эмбер всю ее жизнь и точно могу сказать, когда она что-то скрывает. Я не хочу загонять сестру в угол, в конце концов, это ее право – иметь свои тайны. Но я ничего не могу поделать со своей тревогой. Я собралась с духом, но не успела ничего возразить, как она быстро добавила:
– Только не говори маме с папой.
Я ответила на ее взгляд и призадумалась.
– Ну же, Руби!
– Я тебя не выдам, – тихо сказала я. – Но если тебе понадобится помощь, по математике там или вообще, ты сразу мне скажешь, идет?
Она кивнула:
– Договорились.
И комнату наполнила неприятная тишина.
– Это правда? – помедлив, спросила Эмбер. – Тебя действительно исключили из школы?
Я села в кровати. Перед глазами мелькают черные точки, и я растираю себе лицо, прежде чем кивнуть.
Тут же раздался тихий стук в дверь, и в комнату заглянула мама. Я пыталась истолковать выражение ее лица, но она, кажется, прилагала все усилия к тому, чтобы не выказать своих чувств.
– Мама… – начала я, но она помотала головой, прерывая меня.
– Мы с отцом хотели бы, чтобы вы спустились вниз, – сказала она без выражения. – У нас к вам серьезный разговор.
Мама исчезает за дверью, и я слышу, как она спускается по лестнице. Я тру глаза, зевая. Эмбер садится рядом со мной на край кровати. Я чувствую на себе ее взгляд.
Не говоря ни слова, я встала и пошла в ванную. Тщательно почистила зубы, чтобы устранить противный привкус, и умылась. Собрала волосы в конский хвост и наспех поправила челку. Когда я вернулась к себе в комнату, в ванную пошла Эмбер. Эта утренняя рутина так привычна, что моя рука сама по себе потянулась к школьной форме, когда я стояла перед шкафом. Я быстро отдернула руку, будто обжегшись о синий цвет. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов – чтобы подавить внутреннюю панику, и я отодвинула плечики со школьной формой в сторону и выбрала черную миди-юбку и свободную бежевую кофту.
Когда мы с Эмбер спустились в кухню, мама и папа уже сидели за обеденным столом. Будь это нормальное утро, они бы приветствовали нас с улыбкой. Расспрашивали бы нас, какой день нам предстоит, и ставили бы нас в известность о своих планах, пока мы все вместе завтракаем. Теперь же, когда мы сели напротив них, они смотрели на нас без выражения. На кухне слышно только тихое гудение кофейной машины.
Мама и папа переглядывались и, кажется, молча о чем-то совещались. Затем папа посмотрел на меня.
– Что вчера случилось, Руби? – спросил он.
Я растерянно смотрела то на него, то на маму:
– Мама же наверняка тебе все рассказала.
– И все равно я хотел бы услышать это от тебя.
– Меня… меня исключили из школы, – с трудом произнесла я.
– За что?
Я стиснула зубы. Неприятные пупырышки гусиной кожи появились на предплечьях, а на ладонях выступил холодный пот. Никогда еще я не чувствовала себя так неуютно среди родных. Мне так и хотелось встать и уйти к себе в комнату.
– Не знаю, что ты хочешь услышать от меня, папа, – выдавила я. – Может, я должна сказать, что это правда? Что я хотела чуточку улучшить свои оценки перед Оксфордом и ради этого целовалась со своим учителем истории?
Эмбер беспокойно ерзала на стуле. Я не могла взглянуть ни на нее, ни на родителей и вместо этого бессмысленно водила взглядом по кухне. Мой взгляд остановился на часах.
Через пять минут придет школьный автобус. Обычно в это время я уже давно стою на остановке, с рюкзаком на спине. А теперь сижу здесь на кухне как на допросе.
– Нет, не это я хотел бы от тебя услышать, – спокойно говорит отец. – Я хотел бы знать, что за история с этими снимками, да. Но нам всем надо услышать твою версию.
Я удивленно посмотрела на него.
– Потому что я вчера не предоставила тебе такой возможности. И теперь очень сожалею об этом, – дополнила мама. – Я была слишком подавлена этой ситуацией. Сидеть в кабинете ректора и смотреть на снимки… Я поверила в то, что мне рассказал мистер Лексингтон, и не потребовала, чтобы мы выслушали тебя.
Я задержала дыхание.
– Прости, Руби.
Я почувствовала жжение в глазах. В горле застрял комок, и я сделала несколько попыток проглотить его, но не получилось.
– Но тебе не следовало просто так пропадать на целый день. – Ее голос превратился в настойчивый шепот: – Мы так за тебя тревожились.
– Это было неправильно, что мы оставили тебя одну, – продолжил отец.
– И для нас важно, чтобы ты объяснила нам, что произошло, – добавила мама.
Сколько бы я ни моргала, слезы никуда не девались. Эмбер погладила меня по спине. Мне было невероятно радостно, что она в этот момент сидела со мной.
Мама налила чашку чая и настойчиво подвинула ее через стол ко мне. Я вытерла щеки и стала греть пальцы о горячий фарфор. Но холод все равно пробирал меня до костей. Родители не торопили, и я смогла привести в порядок свои мысли. Взвесить, что могу им рассказать. Не будет ли злоупотреблением доверия, если я посвящу семью в тайны моих друзей. Однако теперь дело касалось не только Лидии и Джеймса. И как бы ни были они оба важны для меня, я не могу больше ставить на кон свои отношения с родителями.
– Все началось в тот день, когда я пошла забрать у мистера Саттона рекомендательное письмо, – произнесла я, немного помедлив. – В прошлом году в сентябре.
Родители внимательно слушали меня. Теперь сложившаяся ситуация уже не казалась мне такой пугающей. Напротив, я чувствовала, что нахожусь в правильном месте, где могу, наконец, сказать всю правду. И я продолжила:
– Я думала, у нас назначено время. Но когда заглянула в кабинет, он был там не один.
Начало далось мне с трудом, но чем дальше, тем легче слетали с языка слова. Когда я рассказала, что за этими снимками стоят Сирил и отец Джеймса, мама схватила отца за руку.
– Мортимер Бофорт бессовестный человек, – заявила я охрипшим голосом. – Ради спасения своей репутации он пойдет по головам.
– И ему безразлично, что он разрушает другую семью, – покачала головой мама. – Какой страшный человек.
– Страшный человек? Я бы подобрал несколько другие слова, – произнес папа, и между бровей у него обозначилась вертикальная морщина.
– Удивительно, как монстр мог воспитать такого доброго человека, как Лидия, – поддакнула Эмбер.
Я так долго вела рассказ, что совершенно выдохлась. Я сделала глоток чая в надежде, что комок, который все еще стоял у меня в горле, наконец уйдет.
В кухне воцарилась тишина.
– Я не могу поверить, что ты все это носила в себе так долго и никому не рассказывала, – произнес, наконец, папа. Он снял очки и потер глаза.
