– Ты сине-золотая, как та картина, – сказал Джимми. – Нет ничего прекраснее, когда на тебя падает солнечный свет.
Прежде чем я успела ответить, он притянул меня к себе и крепко поцеловал. Отчаянно. Почти собственнически. Мои глаза распахнулись. Он хмурился, как будто поцелуй причинял ему боль.
– Черт, Джимми. – Я всмотрелась в его лицо. – Что с тобой сегодня?
– Ничего.
– Этот поцелуй не был «ничем».
– Давай доберемся до отеля, и я тебя снова так поцелую.
– Ты пытаешься сменить тему с помощью секса. Это не работает.
Он склонил голову.
– Ладно, немного работает. – Я снова скользнула в его объятия. – Ты уверен, что в порядке?
– Все хорошо, Тея, – сказал он почти тем же тоном, каким сообщил, что заплатит за завтрак. – Пошли.
Его настроение колебалось между задумчивым/ворчливым и романтическим/внимательным. Он сводил меня с ума, но я решила прикусить язык, пока мы не остались одни в нашей комнате.
– «Артхаус», – прочитал Джимми вывеску. – Разумеется.
– Моя тема, – сказала я с усмешкой.
Комната была уютной и чистой, отсюда открывался частичный вид на парк.
А еще там стояла огромная кровать.
– Боже, у нас будет столько секса на этой кровати, – сказала я, снимая сандалии и подпрыгивая на матрасе. – Иди сюда, Джимми.
Мне вдруг понадобилось обнять его, он казался таким далеким. Джимми подошел к тому месту, где я стояла, и без слов обнял меня за талию. Поцеловал меня в живот, горячо дыша сквозь тонкий хлопок моей рубашки. Я обхватила руками его голову, прижала к себе и провела пальцами по волосам.
– Ты хороший парень. Я хочу быть хорошей девушкой тебе под стать.
– Ты и так хороша, – хрипло сказал.
Я покачала головой.
– Я позабочусь о тебе, – сказала я, проводя руками по его плечам, груди. – Ты заботился обо мне месяцами, и теперь моя очередь.
Он напрягся.
– Что такое? – спросила я. – И не говори, мол, ничего.
– Не знаю, – признался он. – Я не привык, чтобы обо мне заботились.
– Я поняла, – тихо сказала я. – Я видела твое лицо, когда принесла тебе кучу салфеток. Просто салфетки…
Он начал отвечать, и вдруг его глаза расширились.
– Черт возьми, твои лекарства. Ты забрала их из сейфа в том отеле?
Я застыла и превратила свое лицо в идеальную маску «вот дерьмо». Мои глаза расширились, а губы приоткрылись.
– Твою мать. – Его лицо побелело, и он провел рукой по волосам. – Мы должны вернуться. С-с-сейчас же…
– Джимми, постой, – позвала я, удерживая его за рукав. – Я шучу. Конечно, забрала. Сразу после того, как нашла наш новый отель. Ты, наверное, был в душе. Оно в моем рюкзаке.
Он смотрел на меня целых десять секунд, а затем вырвал свою руку из моей.
– Какого хрена, Тея?
– Что?.. Прости, – сказала я; мое сердце заколотилось, когда вина наполнила мои вены, грязная и густая. – Прости, Джимми. Это была шутка. Я…
– Вообще п-п-поганая шутка. – Его раздражение росло, судя по вернувшемуся заиканию. Он ни разу не заикался с тех пор, как мы приехали в Нью-Йорк.
Я спрыгнула с кровати.
– Прости. Я не подумала…
– Не подумала, что я испугаюсь до смерти? Или в п-п-принципе не подумала?
– Второе, – сказала я тихим голосом. – Так я делаю. Когда все становится плохо, инстинктивно перевожу все в шутку. Чтобы поднять настроение. Мне очень жаль.
Он снова посмотрел на меня, затем отвернулся, положив руки на бедра.
– Все хорошо. Я просто устал.
– Ничего не хорошо, и тебе не нужно уставать, чтобы злиться, – сказала я, скользя в его объятия. – Ты должен на меня злиться, если я снова что-нибудь выкину. И у нас все равно все будет в порядке. А я обещаю думать, прежде чем сделать еще какую-нибудь глупость. И не делать ее.
Он кивнул и отстранился.
– Еще рано. Давай пойдем в… куда ты там хотела.
– Подожди, Джимми. Мы должны поговорить.
– О чем? Я взбесился, а ты извинилась. Нечего обсуждать.
– Тебя мотает весь день. Иногда ты здесь, со мной, а иногда за миллион миль отсюда. Или даже злишься на меня.
– Нет.
– С завтрака, когда я рассказывала о своей жизни до аварии. Я подумала, может, ты тоже хотел поговорить о своем. Может быть, тебе нужно…
– Нет.
– Джимми…
– Не о чем говорить. Все в прошлом.
– Да, но…
– Почему это важно, Тея? Просто забудь.
Я уставилась на него.
– Почему это важно? Потому что речь о тебе. Ты важен для меня. – Он начал отворачиваться, но я схватила его за руку. – Нет. Мы поговорим об этом.
– О чем? О моем испорченном детстве?
– Да! Или обо всем, что тебя сейчас так расстраивает.
– Ты хочешь услышать об этом, Тея? Почему? Какая, на хрен, разница?
– Не знаю, – сказала я. – Но я хочу. Потому что я забочусь о тебе.
Он вздрогнул, как будто слова его ударили.
– Хочешь знать, на что это было похоже? Хорошо. Давай поговорим об этом. Давай поговорим о том, как одна приемная мать каждый день приходила домой с работы и запирала меня в шкафу до обеда, чтобы ей не пришлось иметь дело со мной. Или о расистском ублюдке, который увидел, как я болтаю с чернокожим другом после школы, когда мы учились в третьем классе. Тот мужик приковал меня к забору на заднем дворе в разгар зимы и сказал, что оставит меня там на неделю, если снова увидит меня с этим парнем. А как насчет Дорис, приемной матери, с которой я прожил дольше всего? Она оскорбляла меня изо дня в день, пока я не стал думать, что меня зовут Гребаный Дебил или Здоровенный Дурак. Она позаботилась о том, чтобы я каждый гребаный день моей жизни знал, что я н-н-ничто и никто.
Его кожа покраснела, лицо стало маской ярости и унижения.
– И это д-д-долбаное заикание. Ты слышишь его, Тея? Это дерьмо ты хочешь услышать?
– Да, – сказала я, слезы текли по моим щекам, а голос дрожал. – Да, я хочу это услышать.
– Это чертовски жалкая история.
– Нет. Это то, что случилось с тобой, и это важно.
– Да, это случилось, Тея, – сказал Джим, тяжело дыша. – Ты хотела знать, на что это было похоже? Вот как все было. Это то, что я знаю. Такова жизнь.
– Так и есть, – прошептала я. – Ты и я. Прямо здесь. Сейчас.
Он уставился на меня, а мое сердце болело за него. И все же Джим был полон яростной гордости за то, что все пережил, но не сломался. Он все еще оставался хорошим человеком.
