Глава 7
Пряный бриз Занзибара
После Ламу знакомство с суахилийской цивилизацией захотелось продолжить, отправившись в самое ее сердце. Туда, где на образцовом литературном языке суахили общаются, как в Оксфорде на образцовом английском, а в Коимбре – на португальском. Туда, где сосредоточились самые яркие архитектурные и культурные традиции. Туда, где сформировался самый мощный и влиятельный султанат. Где повелевала череда ярких правителей, диктовавших условия и моду всему восточноафриканскому региону.
Одним словом, теперь путь лежал на Занзибар. Само это название для меня всегда звучало как музыка. Подобно томной ориентальной мелодии оно уводило воображение в глубь веков, навевало воспоминания об арабских сказках. Занзибар всегда был где-то рядом, в мечтах, но я и предположить не мог, что однажды выпадет случай очутиться там наяву. Остров, прильнувший к побережью Танзании, был так безнадежно далек, что казался лишь буквами и картинками из старинных фолиантов.
Добравшись, наконец, до Занзибара, я поймал себя на том, что безотчетно, но постоянно выискиваю нечто, соответствовавшее моему давно сложившемуся представлению о чудо-острове. Какой-то символ, сосредоточивший в себе его своеобразие. Как ни странно, подспудное желание исполнилось. Символ нашелся. Причем, как водится в сказках, в последний день путешествия.
Стояло тихое, прохладное утро. Солнце едва показалось на горизонте и по сонному, умиротворенному океану пролегла золотистая дорожка. Прощаясь с гостиницей, я впервые дошел до конца коридора и обнаружил, что от него ответвлялся проход. За поворотом следовала лесенка, которая привела в занятную комнату с полом, напоминавшим шахматную доску и окнами из разноцветных стеклышек. Вдоль стен, словно на выставке, расположились витиеватые восточные изделия: резные стулья и столики, сундучки, чеканные подносы, характерные треугольные кофейники.
В глаза бросился ларец. Надраенные до блеска медные пластины скрепляли гладкие, вощеные бока из потемневшего от времени дерева – почти черного, лишь местами сохранившего благородный ореховый оттенок. Каждую сторону испещрял орнамент, напоминавший то густые сплетения зарослей, то игривые пляски волн, то упругие завитки облаков, застывшие под рукой резчика.
Замка не было, но открыть ларец мог только посвященный. Сначала, если слегка сместить скобу, неприметную посреди буйства узоров, отодвигалась и поднималась правая сторона крышки. Затем столь же затейливым образом приводилась в движение сторона левая. И только потом, тоже с помощью потайной скобы, освобождалась и откидывалась широкая средняя часть.
Внутри ларец состоял из крошечных ящичков. Посередине дно равномерно делилось низенькими перегородками на мелкие, одинаковые клеточки. По бокам ячеистые лотки крепились в несколько рядов, снизу доверху. Пользоваться лотками можно было, выдвигая их к центру – единственному месту, где над днищем оставалось пространство, незаполненное деревянными сотами.
Убедившись, что все углубления пусты, я склонился над ларцом. От него струился щекочущий многослойный аромат. Застоявшийся дух старого дерева был не в силах заслонить букет слабых, но дразнящих и терпких запахов, навевавших грезы о дальних странствиях, неведомых землях и необычайных приключениях.
– Когда-то, во времена султана, здесь хранили пряности, – послышался за спиной голос привратника. – Каждый ящичек предназначался для определенного сорта и вида.
Только что этот добродушный, рослый африканец в ливрее с готовностью удовлетворил любопытство белого постояльца, показав, как отпирается и раскладывается хитроумный ларец, украшавший гостиничную залу для отдыха, и теперь не смог удержаться от пояснений.
– Да, когда-то у нас, на Занзибаре, росло много пряностей, – вздохнул он. – Не то что сейчас. Но ничего, зато теперь к нам едут туристы.
Я обернулся, чтобы поблагодарить добровольного гида – вежливого, доброжелательного и оптимистичного, как почти все встретившиеся мне занзибарцы. В приоткрытое окно врывался освежающий бриз, ленивое море, еще недавно пепельно-свинцовое, под лучами взошедшего солнца окрасилось в обычные изумрудно-бирюзовые тона. Туристы спали, но пляж перед гостиницей не пустовал. У самого берега, на мелководье плескались мускулистые шоколадные парни в длинных трусах. На песке сидели и в упор наблюдали за ними укутанные в буй-буй женщины неопределенных возраста и цвета кожи. Черные, традиционные для мусульманского Занзибара, одеяния оставляли неприкрытыми только глаза.
Наступало последнее утро на острове. Пришло время отправляться в аэропорт, и на душе было радостно и тепло оттого, что Занзибар провожал гостя лучшим: добрыми улыбками, ласковым морем, бездонным небом, дурманящим ароматом пряностей и живописными видами старых кварталов, которые местные жители называют «каменным городом». Казалось бы, что удивительного, раз само слово Занзибар немедленно вызывало в воображении дивные образы тропического рая, в котором щедро перемешаны роскошные пейзажи, необычная архитектура, экзотические растения и животные, древняя история, богатая культура и радушные местных жителей? Реальность не обманула, но поначалу зародились сомнения, потому что встретил остров совсем не так, как мечталось.
Чтобы пассажиры не скучали, маршрут авиарейса Найроби – Занзибар проложили прямо над Килиманджаро. Из иллюминатора было превосходно видно жерло вулкана и знаменитую искрящуюся снеговую шапку, покрывающую главную вершину Африки. После величественной картины приземление в более чем скромном занзибарском аэропорту, гордо именуемым международным, не могло не разочаровать. При посадке под крылом пронеслись ржавые металлические крыши ободранных домишек, не менее убогая панорама развернулась и по пути в город.
Первое, что обратило на себя внимание, – почти полное отсутствие легковых автомобилей. Личный транспорт на острове, за редчайшим исключением, представляли велосипеды и отчасти мопеды, мотоциклы и мотороллеры. На двух колесах передвигались целыми семьями. Особенно умиляли облаченные в буй-буй островитянки, которые, непринужденно свесив ножки на одну сторону, восседали на багажнике. Привычно поддерживая равновесие, они чувствовали себя так уверенно и спокойно, что не только вертели головой и оглядывались, но и оживленно болтали с водителем или с приятельницей, ехавшей по соседству, а то и сосредоточенно читали книжку или журнал.
Несколько больше, чем легковушек, встречалось на улицах далла-далла – маршрутных такси. Но и здесь островитяне отличились. Если в других восточноафриканских странах пассажиров перевозили в специально предназначенных для этого микроавтобусах, то на Занзибаре в ход шли любые подходящие средства. Нередко попадался пикап или грузовичок с кузовом, обшитым цветастой тканью или клеенкой, изначально предназначавшейся для совсем иных целей, а сидели люди на деревянных скамьях или на обычных стульях, намертво привинченных к днищу.
Бедность сквозила и в облике жилых домов, и в ассортименте придорожных магазинов. В основном, продавались самые необходимые и дешевые вещи: мука, соль, спички, сахар, растительное масло, канга – отрезы ткани, которые женщины оборачивали вокруг себя, создавая разнообразные композиции. Контраст особенно поражал в сравнении с соседней Кенией, где в час пик автомобильные пробки вытягивались на километры, а торговые точки предлагали все, чего пожелает душа, за исключением разве что оружия.
