– Ты размялся или нет?
– Мистер, я готов, – ответил я на сей раз не только мысленно и вышел на поле в шортах и майке (я никогда не надеваю длинную форму, даже в полярных условиях. Но надо признаться, что и я не феномен. Если идет сильный дождь, как в Шотландии в 2007-м, я поддеваю дождевик под футболку).
И я вышел на поле. Мне было страшно. За секунду меня успел подбодрить Костакурта, потом, прямо передо мной, был мой верный Канна.
– Спокойно, Джиджи, – прошептал мне Фабио. – Как всегда.
Чтобы успокоиться, я вспомнил, что именно он забил первый гол, который я пропустил в составе национальной сборной. Автогол Каннаваро. Весь второй тайм у меня были ледяные ноги, и я считал секунды до конца. Я так окостенел, что почти не выходил за пределы ворот, и русские в определенный момент сгруппировались у ворот, чтобы попытаться подловить меня за скупые передвижения. Но матч закончился так же – 1–1 (в Неаполе была победа 1–0), и Италия прошла на чемпионат мира. В общем, отличный дебют и хорошие воспоминания о Москве.
Я часто слышу по поводу ребят, вошедших в запасной состав клуба или сборной, такую фразу: «Возьмем с собой парня, пусть набирается опыта». Сейчас, оглядываясь на то, как развивалась моя спортивная карьера, я думаю, что побывать на чемпионате мира, даже сидя на скамейке запасных, было просто необходимо.
В 98-м я не был готов к таким матчам. Как минимум внутри себя. Я понял это в тот день, когда Италия вышла на поле стадиона в Бордо. Хор голосов, цвета, эмоции. Невероятно.
– Хорошо, что я на скамейке, – сказал я себе.
Перуцци был травмирован, на чемпионате мира выступал Пальюка, сменить его могли я и Франческо Тольдо. И это было хорошо. Мне было важно быть там, но без ответственности за игру. Я научился ждать, я собирал капитал на будущее, набирался опыта.
На самом деле я и сам менялся. В те годы – которые, как впоследствии оказалось, были лучшими годами в «Парме», я однажды оказался на ужине на вилле Танци, среди всех этих людей в костюмах и галстуках, в синих брюках со стрелками. Стефано Танци до сих пор вспоминает: «Единственный игрок, которого мне жаль отпускать, – это Джиджи».
Глядя с высоты своего опыта, я понимаю, что Франция дала мне позитивный опыт, но сидеть на скамейке тоже было не очень приятно. Однажды, не знаю почему, я задолбался. После второго или третьего матча я больше не хотел тренироваться. Мальдини это заметил и наорал на меня.
– Мистер, я не хочу.
Мне забивали, а я не реагировал. Мои товарищи тренировались, а я стоял в воротах как статуя из рождественского вертепа.
– Валяй! – приказал мне Мальдини.
– Нет.
– Тогда иди прими душ.
И я пошел, не заставляя его повторять два раза. Он остался там, застывший, как камень.
Вечером я извинился. Мальдини улыбнулся и послал меня «в пень», как он выражался. Чезароне проклинает всех, кто с ним не согласен, но он понял, что, в сущности, я был еще мальчиком. Мне до сих пор стыдно за этот эпизод и за другие вещи, которые я вытворял.
На чемпионате мира мы в четвертьфинале проиграли Франции по пенальти. Поменялся наш технический руководитель: вместо Чезароне Мальдини пришел Дино Дзофф. Когда технический руководитель – бывший легендарный вратарь, все задают себе только один вопрос: кого же он поставит в ворота?
В сентябре 1998-го, в Удине, на матче против Швейцарии (2–0 и дубль Дель Пьеро) Дзофф дал ответ: в ворота Италии встал я. С того момента я оставлял их только из-за травмы.
И началась эра Буффона. Я начал выигрывать и в составе «Пармы»: Кубок Италии, Кубок УЕФА, Суперкубок Италии. Я играл в Лиге чемпионов в 1997–1998 годах и испытывал смешанные эмоции с долей раздражения, потому что мы вылетели, сыграв вничью с пражской «Спартой».
Но это было правильно – должны быть и победы, и поражения. Это были прекрасные, легкомысленные и безумные годы: у меня были короткие мелированные волосы. Я нарушал схемы и устанавливал свои правила. В воскресенье вечером я ездил танцевать в Модену, в Милан. Я отрывался, но держал себя в руках. Я чувствовал, что должен жить на полную катушку, переживая свои двадцать – или чуть больше. Сейчас, когда мне тридцать, у меня есть жена и сын, я думаю, что это было правильно – развлекаться, сходить с ума и даже делать некоторые глупости. Сегодня я об этом не жалею. Я редко развлекался с товарищами по команде, у меня были свои друзья. Я был любимцем всей Пармы.
Когда мне исполнилось двадцать, я легко это принял, с любопытством глядя на смену тренеров.
С тренерами у меня были прекрасные отношения, хотя иногда им и было тяжело со мной, если мое бунтарство вырывалось наружу. Например, однажды, накануне матча, я пошел к вице-тренеру и задал ему вопрос:
– Завтра я играю?
Он сурово посмотрел на меня:
– Я такие вещи не решаю, мистер мне не сообщает.
Помолчал некоторое время и добавил:
– Хотя мы и работаем вместе десять лет, я ни разу не ходил с ним даже поесть пиццы.
И он сказал это с гордостью, как будто именно это и делало их настоящими профессионалами.
Для меня это не было нормально, и я, как всегда, не стал молчать:
– Вы считаете это нормальным? Я бы таким не гордился.
Ну да. Это было не деликатно, но он задумался.
С Карло Анчелотти были почти дружеские отношения. На смену ему пришел Альберто Малесани.
Сначала в «Парме» к нему относились по-снобски и немного скептически. Ждали поражений. Но он проявил себя хорошо, и начались победы. Я это оценил, потому что он был тренером, который давал играть команде. Потом был метеор Арриго Сакки. Меньше месяца, холодный январь 2001 года. Но даже за это короткое время я понял, почему он стал иконой современных итальянских тренеров: он все объяснял и ничего не оставлял просто так.
По отношению ко мне он всегда был очень сдержан, более того, он прикрывал меня, даже если это стоило победы. Например, в важном домашнем матче против «Лечче». Мы вели 1–0, потом я сделал глупость и пропустил от Лукарелли. На пресс-конференции после матча его спросили обо мне, о моей ошибке.
– Да, он ошибся, но, если сложить все очки, которые он принес нам в чемпионате, баланс будет в его пользу. И с большим перевесом.
Его уход был словно гром среди ясного неба. Об этом много говорили, но мы ничего не замечали и не ждали этого. Это произошло после трансфера в «Верону», а мы узнали из газет. Мы не поверили. Сакки приехал в Коллеккьо, пришел к нам в раздевалку и сказал:
– Извините, я не смог справиться со стрессом.
В тот месяц я понял, почему к нему так неоднозначно относились. Потому что он был революционером. Если кто-то и смог поменять итальянский менталитет, то это был он. Сакки – умный и очень образованный человек.
Арриго тренировал совсем недолго, потом пришел Ренцо Уливьери. Великий человек, я несу его в своем сердце, как будто он тренировал меня десять лет. Он никого не оставляет равнодушным, Ренцо, его или любишь, или ненавидишь. Готовый ко всему, ироничный. Настоящий футбольный тренер старой школы.
