Не каялся, ничего для себя не просил, тем более не вымаливал, не сваливал совершенные ошибки на обстоятельства, вынужденное исполнение приказов — не уточнил чьих.
«Если обвинят в расстрелах в начале войны в Орловском централе контриков во главе с эсеркой Марией Спиридоновой, отвечу, что это было необходимо, иначе неудержимо наступающие немцы могли освободить арестованных, сделать их знаменем в антисоветской пропаганде. А напомнят про депортацию малых народов Кавказа, Крыма — айсор, турок-месхитинцев, сошлюсь на Сталина, потребовавшего не чесаться с выселением».
Радовало, что не вспоминают о расстреле перед войной беженцев из оккупированной Польши, не упоминают тайный вывоз из Вены Рауля Валенберга, занимавшегося спасением из концлагерей евреев, — похищение видного дипломата наделало в Европе немало шума, пришлось выкручиваться, лгать, что к пропаже шведа не имеем отношения…
Настала очередь обратиться к Кагановичу и Микояну:
Лазарь Моисеевич и Анастас Иванович! Вы оба знаете меня давно, всегда видел с вашей стороны принципиальное отношение, помощь в работе, дружбу.
Нельзя было обойти менее крупных личностей, таких как Первухин и Сабуров
[83]:
Товарищи Первухин и Сабуров говорили, что у меня было привилеированное положение при жизни Сталина, действительно, когда работал в Грузии, вождь и ЦК поддерживали меня.
В последнем абзаце обратился ко всем в Политбюро:
Пошлите на любую, самую маленькую работу, со всей энергией буду трудиться в любом крае, колхозе, на стройке. Умоляю, не лишайте быть активным строителем на любом маленьком участке нашей славной Родины, убедитесь, что через 2–3 года крепко исправлюсь, буду вам полезен.
Непроизвольно повторил фразы из письма Бухарина, пытавшегося перед вынесением приговора вымолить у Сталина прощение, забыл, что вождь не прореагировал на послание. Прочитал написанное, вычеркнул несколько слов и снова обратился к Маленкову:
Дорогой Георгий! Прошу простить. Я хотел делать лучше в пределах своих возможностей.
Расписался и сделал приписку:
Прошу извинить, что пишу не совсем связно в силу своего состояния, из-за слабости света и отсутствия очков.
Отдал письмо охраннику. От сознания хорошо выполненной работы почувствовал удовлетворение.
«Теперь, без всякого сомнения, освободят. Посчитают, что достаточно наказан за попытку претендовать на занятие главного в руководстве страной поста».
На новом допросе поинтересовался ответом на свое послание и услышал:
— Те, к кому обращались, считают ниже своего достоинства вступать в переписку с врагом народа, заговорщиком.
Берия внутренне сжался.
«Знают, что мне известна их подноготная, тщательно скрываемое. Желают заткнуть рот, чтобы не посмел выложить о них правду».
Вновь попытался докричаться до сильных мира сего. В новом письме промолчал о своих заслугах, дружбе с теми, от которых теперь зависела жизнь. Очередное послание стало криком души тонущего, судорожно хватающегося за соломинку, чтобы не пойти ко дну. На этот раз обратился не к кому-либо конкретно, а ко всем в Политбюро.
Со мной хотят расправиться без суда и следствия, умоляю не допустить это, прошу немедленно вмешаться, иначе будет поздно. Настоятельно умоляю назначить самую ответственную, строгую комиссию для тщательного расследования моего дела. Зачем посадили в подвал? Умоляю вмешаться, и убедитесь, что абсолютно чист, честен… Кроме укрепления мощи страны, единства великой партии не имел других мыслей. Свой ЦК и свое Правительство любил, поддерживал. Верю, все обвинения будут сняты. Что за спешка, притом подозрительная? Разве будет плохо, если реабилитируют?
Не терял надежду, что новое письмо приведет к желаемому результату, и не мог знать, что послание не только не поможет обрести свободу, а, наоборот, возмутит членов Политбюро, ЦК. Хрущев предложит, и его единогласно поддержат, больше не давать арестованному бумагу, письменные принадлежности:
«Нечего отнимать у нас время всякими писульками врага».
Лаврентий Павлович успокаивал себя тем, что верные друзья, которые не жалея рук аплодировали ему на собраниях, выбирали на банкетах тамадой, называли великим, восторгались его умом, организаторскими способностями, не бросят в беде, придут на помощь.
«Они многим, если не всем, обязаны мне, особенно Молотов, которому вернул его Полину. На добро ответят добром. Не посмеют недругам расправиться без суда — сейчас не довоенное время».
7
Следствие шло и в воскресные, и праздничные дни. Были выслушаны свидетели, проведены очные ставки с проходящими по делу министром государственной безопасности Грузии А. Рапавой, его заместителями Г. Церетели, Н. Рухадзе
[84], генералом армии В. Меркуловым, начальником управления МВД генерал-полковником С. Гоглидзе, первым заместителем Берии генерал-полковником Б. Кобуловым, министром МВД Грузии В. Деканозовым, министром МВД Украины П. Мешиком, начальником следственной части по особо важным делам генерал-лейтенантом Л. Влодзимирским.
Уголовное дело росло, вскоре составило 39 томов и 4 из архива ЦК партии. Вышел указ о порядке и месте проведения процесса, в судебном разбирательстве исключалось: участие у подсудимых адвокатов, обжалование приговора, подача ходатайств о помиловании или снижении наказания. Процедуру Особого судебного присутствия разработали в 1934 г. после убийства Кирова. В составе суда (маршал И. Конев, генерал армии К. Москаленко, представители партии Н. Михайлов, профсоюзов Н. Шверник, М. Кучава, Министерства юстиции К. Лунев, Московского городского суда Л. Громов) лишь двое были профессиональными юристами. Несмотря на то что до ареста все подсудимые имели высокие воинские звания, в члены суда не вошел никто из Военной коллегии.
На полуночные встречи со следственной группой Берия приходил, как на бой. Отмел обвинения в моральном разложении, совращении, изнасиловании женщин, в их числе несовершеннолетних, раздачи любовницам государственных квартир, дач. Заявил, что все названные гражданки, за исключением Дроздовой, были секретными сотрудницами органов. Обладая прекрасно развитой интуицией, хитростью, очарованием, присущими женскому полу, они влезали в доверие к потенциальным врагам, влюбляли их в себя, и те, расслабленные после любовных утех, выбалтывали служебные тайны. Не согласился с обвинением о многолетнем сотрудничестве с зарубежными спецслужбами, получении от них крупных сумм за продажу военных тайн.
