Берия ответил, что советские дензнаки получил в виде зарплаты, премий, в том числе Сталинских, валюта предназначалась для оплаты зарубежной агентуры, ювелирные безделушки принадлежат жене и невестке, старинное оружие, картины подарили сослуживцы.
Руденко не поверил:
— Деньги не включали на обысках в протоколы изъятия, присвоены и взяты из Спецхрана изделия из драгметалла, из Германии, Австрии привезены картины — на всех стоят штампы музеев.
Следующие вопросы касались массовых арестов — лишь в одном 1937 г. свободы лишились около миллиона, в следующем цифра была чуть меньше, под расстрел попадали чуть ли не ежедневно десятки, а то и тысячи.
Берия не подтвердил своих санкций на проведение казней. На другие обвинения ответил уклончиво. Радовался, что не затрагивают свертывания в Третьем рейхе перед войной контрразведывательной работы в связи с заключением договора с Германией о дружбе, взаимовыгодной торговли: на поступающих из стран Европы донесениях об усиленной подготовке вермахта к войне на Востоке оставлял резолюции: «Полнейшая чушь!», «Строго спросить с провокаторов за дезу». Радиограммы из Токио от Рамзая
[87] и из Берлина от группы антифашистов
[88] о стягивании Германией войск к границам СССР назвал ложными, провокаторскими. За сутки до вероломного нападения на совещании заявил: «Отдельные сотрудники-нелегалы за кордоном смеют сеять преступную панику, желают столкнуть нас лбами с Германией, за что понесут наказание». На счастье Берии, следствие не имело понятия о многих сторонах его деятельности, в том числе приказе Сталина на третий день Отечественной срочно связаться с высшим командованием вермахта, предложить, точнее, попросить приостановить наступление, за это отдать Прибалтику, часть Украины, Бессарабию, Букавину, вернуть союзнице Германии Финляндии Карельский перешеек. Когда стал связываться с болгарским послом в Москве, чтобы тот помог встретиться с фон Шеленбергом
[89], вождь отменил приказ.
«Несказанно повезло, что тайные переговоры не состоялись, иначе бы сейчас обвинили в потворстве оккупантам, что куда страшнее бытового разложения», — подумал Лаврентий Павлович.
10
Комендант штаба ПВО Хижняк внимал Москаленко. Генерал говорил по-военному короткими, рублеными фразами:
— Глаз с него не спускать. Еще тот гусь. Можно ожидать любой каверзы. Задача — не допустить, чтобы наложил на себя руки, совершил членовредительство. Бритву не давать, брить станешь ты.
Хижняк слушал и хмурился.
«Активного участника Отечественной делают обычным тюремщиком. Поручение унизительно для майора внутренних войск…»
Генерал продолжал инструктировать:
— В камере дежурить по очереди со сменщиком.
Получив разрешение быть свободным, Хижняк отправился к важному подопечному. По пути в подвал стал вспоминать, когда и где впервые увидел разжалованного маршала.
«Дело было на траурном митинге прощания со Сталиным. Я имел приказ следить на площади за порядком. Он стоял на трибуне Мавзолея, на брови надвинута шляпа, уши топорщатся, глаза блестят, точно у сыча ночью. Речь толкал с грузинским акцентом…».
Вошел в камеру, уставился на Берию, который выглядел совсем не браво — лицо одутловатое, щеки отвисли, под глазами мешки, нос как у хищной птицы.
— Имеются просьбы?
Берия скривил губы.
— Жалоб предостаточно. Камера тесная, нет окна. Ночью не гасят свет. Еда пресная, чай — помои. Требую…
Хижняк перебил:
— Можете просить, но не требовать. Вы не в санатории с усиленным питанием, номером люкс с видом на море. Ешьте что дают. Метража комнаты вполне хватает для проживания одному. Свет горит постоянно согласно инструкции.
Хижняк поставил в центре камеры принесенный стул, уселся, заложил ногу за ногу.
— Мы не знакомы, — напомнил Берия. — Как прикажете величать?
— Майором, гражданином майором. — Хижняк уставился взглядом в стену, давая понять, что не расположен вести беседу, но заключенный это не понял, засыпал вопросами:
— Какая стоит погода? Льют дожди или посыпал первый снег? Нельзя ли получать еду из ближайшего ресторана за мои деньги, которые изъяли при аресте?
Хижняк не ответил, пропустил мимо ушей и другие вопросы. Когда захотелось курить, достал из портсигара папиросу, но не стал нарушать запрет на курение на посту, вдохнул запах табака. Пожалел, что нельзя похвастаться дома жене, в чьем обществе провел дежурство — не поверит, что был приставлен к всесильному до ареста маршалу, способному любого скрутить в бараний рог. Вечером сдал пост конопатому младшему лейтенанту, готовому также пресечь любую попытку арестанта разбить голову о стену, проткнуть горло вилкой, тем самым избежать суда.
Утром следующего дня Хижняк вернулся в камеру, молча просидел положенные часы.
— Когда ожидается суд? — не выдержал Берия. — Почему тянут с его открытием?
Хижняк остался нем. После дежурства получил приказ съездить в особняк на углу Качалова и Малой Никитской, привезти подследственному его цивильную одежду. В опустевшем доме отыскал гардеробную с платяными шкафами. При виде парадного мундира с золотыми погонами усмехнулся. Снял с плечиков-вешалки серый костюм, достал с полки свежую сорочку, из ящика туфли. В гарнизонной гауптвахте отдал все Берии, приказал переодеться. Лаврентий Павлович с несвойственной ему поспешностью сбросил осточертевшее тюремное одеяние, облачился в костюм, пошитый лучшим в столице портным, почувствовал себя уверенней.
«На суде, перед вершителями закона, репортерами, фото- и кинооператорами должен выглядеть опрятным… Наплевать, что сильно похудел после ареста и одежда сидит мешковато… Костюм не помят, не требует глажки, как и рубашка… Нет галстука, шнурков на туфлях, поясного ремня, все это получу перед тем, как сесть на скамью подсудимых».
11
И з п р о т о к о л а д о п р о с а Б. К о б у л о в а
[90]
В о п р о с. Подтверждаете, что выполняли преступные распоряжения непосредственного начальника Берии, в октябре 1941 г. под вашим командованием в Тамбове, Саратове, Куйбышеве расстрелян ряд лиц?
