Первым допросили Гоглидзе, который признал малую часть обвинений:
— Виноват, что слишком доверял подчиненным, и они подвели под монастырь, был нетребовательным, спускал на тормоза дела, глубоко не вникал в них. Слепо верил и подчинялся непосредственному начальнику, закрывал глаза на его противоречащие законам приказы. Сам инициативу не проявлял. При обысках, арестах ничего не присвоил, все конфискованное передавалось для реализации нашим сотрудникам в спецторг министерства. Сейчас многое из своей работы увидел в новом свете. Не знал о грубейших нарушениях следствий. Искренне рад, что полностью изобличен, пригвожден к позорному столбу мой начальник, пришел конец его авантюрной деятельности.
Берию ничуть не удивило услышанное — арест вывернул Гоглидзе наизнанку, сделал жалким. Подобным образом повел себя и Кобулов.
— Берия подлым образом воспользовался моим к нему доверием, оказался подлецом, опорочил мою жизнь. Он карьерист, каких трудно отыскать, бонапартист, что резко высветилось после смерти товарища Сталина, чье кресло он желал занять. Лицемерный двурушник, все годы носил маску единодушия с партией. По долгу службы был вынужден выполнять его противозаконные задания. Он подлец, я возмущался его поведением на службе, в быту, скрываемым антисоветизмом, каюсь, что своевременно не разоблачил. Прошу поверить, что в отличие от него я не преступник, не враг, а лишь потерявший бдительность в партийном, административном, уголовном порядке.
Берия слушал с чувством омерзения.
«И этот говорит не о себе, а обо мне, и свою вину сваливает на меня — два сапога пара. Пригрел на свою голову на груди ядовитых змей, если бы раскусил, прямым ходом отправил в Магадан…»
Обвинений не признал и Деканозов. Как и выступавшие перед ним подсудимые, говорил о многочисленных преступлениях Берии, что уже не удивило Лаврентия Павловича, себя винил лишь в упущениях в работе…
— Берия крайне властен, злобен, устранял со своего пути любыми способами каждого конкурента, начал с Ежова. Расталкивал локтями, шел напролом к диктаторской власти. Интриговал, не признавал мнения коллектива. Все вопросы решал единолично.
За судейским столом слушали с вниманием — сказанное подтверждало, дополняло обвинительное заключение. И читая это на лицах членов специального судебного присутствия, Деканозов продолжил:
— Берия неоднократно требовал применять к арестованным физическое воздействие, которое существенно ускорит следствие, заставит его фигурантов признать все без исключения обвинения. Лично наблюдал, как резиновой палкой избивал женщину…
Выступление затягивалось, и председатель Конев спросил:
— Продолжительное время состояли в заместителях гражданина Берии, были его правой рукой, отчего закрывали глаза на творимое беззаконие?
Деканозов с поспешностью согласился:
— Полностью правы! Прошу учесть, что был лишь исполнителем его воли.
У Берии внутри все кипело:
«Они сговорились! Говорят под копирку, стараются перещеголять во лжи друг друга!»
Влодзимирский не был оригинальным, также признал только исполнение приказов, незнание их преступности.
— Когда на следствии рассказали об истиной роли Берии, волосы на голове стали дыбом. Что касается избиений арестованных, начальство это даже поощряет, приветствует.
«И он топит, дует в ту же, что и другие, дуду, — скривил губы Берия. — Забыл дружеское к нему отношение, плюнул в душу».
От выступивших не отстал Мешик. Отмел обвинения в измене Родине, участии в террористических актах (в протоколе записали: «К покушениям причастен Берия»), ничем не вредил народу, партии, правительству.
— Берия продолжал «ежовскую» политику, привнес в нее рукоприкладство, вседозволенность, что растлевало следственный аппарат, требовал не копаться, побыстрее передавать дела в суд.
Ничего нового Лаврентий Павлович не услышал, впрочем, и не ждал. Приободрился, когда поднялся Меркулов.
«Наконец-то прозвучит правда, Всеволод выведет лгунов на чистую воду. Верен мне до гроба, готов даже заслонить собой от пуль».
Еще со времен совместной службы в Грузии Меркулов ходил в любимчиках, Берия высоко ценил его, считал своим самым способным учеником, мог на него во всем смело положиться, а когда дождался перевода в столицу, забрал с собой, сделал помощником, затем первым заместителем, наконец уступил пост наркома. Карьера Меркулова росла как на дрожжах — член ЦК партии, депутат Верховного Совета двух созывов, комиссар государственной безопасности 1-го ранга, генерал армии. Продвижению чуть было не помешало нежелательное социальное происхождение — рождение в семье потомственного дворянина, женитьба на дочери царского чиновника.
Берия ждал высокую оценку своей деятельности, разгром прозвучавших обвинений, но услышал от Всеволода совершенно иное.
— Гражданин Берия имел связь с родственником жены, эмигрантом, лидером грузинских меньшевиков. В одном из писем в Париж предложил вести совместную антисоветскую работу на Кавказе, которая приведет к отторжению Грузии, Армении, Азербайджана, автономий горских народов от Советского Союза, точнее, России, которая поработила нации, эксплуатирует их труд, сделала бесправными рабами.
Меркулов смотрел себе под ноги, говорил глухо, голос то и дело срывался.
«Сильно напугали, — оправдывал Берия Всеволода. — Пригрозили расправиться с членами семьи, которые ему дороже всего на свете, и впервые проявил слабость, сдался на милость победителей. Вынудили показывать против меня».
Меркулов продолжал:
— Испытываю неимоверный стыд, что сотрудничал с врагом, работал по его указке. Верил ему как самому себе, считал честным большевиком, истинным патриотом. Только после ареста и на суде понял, что человек с подобным нравственным обликом не имел права занимать пост крупного государственного деятеля, носить партбилет. За свою близорукость готов нести ответственность…
Один из членов суда напомнил Меркулову о его приказе увеличить во всех слоях общества число агентов-осведомителей, зачитал цитату из доклада обвиняемого:
Сравниваю работу агентурной сети сексотов с сетью рыболова, который десять раз закидывает невод и на одиннадцатый ловит щуку. Мелкую рыбешку бросает обратно в воду, забирает только крупную. Чем больше сеть и меньше в ней клетки, тем больше улов. Так же обстоит дело с осведомителями.
Член суда Шверник уточнил, что в сексоты вербовали даже министров, крупных военачальников, первых лиц республик. Конев потребовал подробнее рассказать о преступлениях главного подсудимого, и Меркулов с несвойственной ему поспешностью поведал, что по вине Берии в органах происходили грубейшие нарушения законности, аресты без санкций прокурора, расстрелы без суда, убийства из-за угла заподозренных в попытке передать в ЦК, Сталину рапорт-донос о неблаговидных поступках руководителей НКВД, превышении ими власти.
Берия до крови закусил губу.
