«Крепко держал бразды правления всей державы, имел громадную, безграничную власть, никто не смел даже подумать о нем плохо. Кто подставил подножку? Если взяли с помощниками, водителем, возьмут и его приближенных доверенных лиц, даже приятелей, друзей, к последним отношусь я!»
Смежил веки, и как на экране появились разрозненные, чуть мутные страницы пережитого. Гордился прекрасной памятью, помнил массу фамилий, званий, даже номера телефонов, даты проведенных операций, которыми руководил или принимал в них участие и, конечно, незабываемые встречи со Сталиным, полученные от него приказы, поручения. Когда в начале 1941 г. контрразведку передали Наркомату обороны, понял, что вождь это сделал из опасения, что спецслужбы попадут под контроль Берии. Понятно, не возразил и обрадовался, когда с первыми наступлениями немцев Сталин изменил свое решение, вернул контрразведку в введение НКВД. Хвалил себя за то, что поступил так же дальновидно, не вступившись за вызванных из зарубежья и арестованных, прекрасно зарекомендовавших себя разведчиков, согласился с мнением первого в стране человека, что нелегалы работали из рук вон плохо, расслабились в чужих странах, обуржуазились или перевербованы другими разведками, стали двойниками. He забыл, как в 3 часа ночи 22 июня 1941 г. на срочно созванном совещании потребовал от подчиненных немедленно перестроить оперативную работу, оснастить забрасываемых в тыл противника новейшими радиостанциями, так как прежние громоздки, радиограммы следует передавать короткие, что исключает пеленгацию противником. Сталин кивком дал понять, что советы верны. После окончания битвы под Москвой убедил вождя не изымать разведку из ведения ГРУ. Не забывал oxoту на Андрея Власова
[102]. Вначале было невозможно поверить в предательство командующего 2-й ударной армией, члена партии с 1930 г., кавалера нескольких орденов, но на стол легло открытое письмо бывшего генерала «Почему я встал на путь борьбы с большевиками», где каждое слово источало яд. Власов возглавил созданный под эгидой немцев Комитет освобождения народов России, сформировал из пленных Русскую освободительную армию — к середине 1943-го в ней стало 90 батальонов, не считая 600 тыс. эмигрантов, националистов, хильфсвиллингов (добровольных помощников), полка донских казаков. Мириться с подобным было преступно, и Меркулов занялся засылкой в РОА разведчиков для ведения контрпропаганды. Провели работу с женой другого предателя, близкого Власову комиссара Жиленкова, в письме мужу супруга обрадовала, что не репрессирована, благополучие ее и детей целиком зависит от мужа, отца, за содействие в уничтожении начальника ждет прощение. В оперативных документах Власов именовался «Вороном», захватить предателя удалось лишь после Победы.
Меркулов постарался вычеркнуть из памяти расстрел в Катынском лесу 14 тыс. польских офицеров, чиновников. Стоило немцам занять Смоленщину и обнаружить массовое захоронение, эксгумировать трупы, как растрезвонили на весь мир о чудовищном злодеянии большевиков, советская сторона поспешила назвать это гнусной провокацией, дескать, поляков убили сами немцы, желающие свалить содеянное на противника. Чтобы не разжигать дурно пахнущее дело, Меркулов — тогда 1-й заместитель наркома, приказал упрятать подальше документы о Катыни с пометкой «Вскрытию не подлежит».
Всеволод Николаевич пытался забыть и другие «проколы», вроде провала работавшего на НКВД не за деньги, а по велению сердца сотрудника гестапо Вилли Лемана. Когда в 1942-м ценнейший сотрудник остался без связи, к нему направили агента, но тот был схвачен, на допросе выдал явку, пароль и, главное, самого разведчика: Меркулов долго не мог себе простить, что своевременно не раскусил связника, оказавшегося слабовольным, трусливым. Более крупное поражение произошло в 1945 г. — шифровальщик советского посольства в Канаде передал американцам материалы по проникновению чекистов в атомную лабораторию Лос-Анджелеса, это привело к аресту глубоко законспирированного физика Клауса Фукса, приговоренного к 14 годам заключения и спустя несколько лет обмененного на разоблаченного в Союзе американского шпиона.
Меркулов потряс головой, желая прогнать все неприятное. Успокоил себя, что арест Берии ни в коем случае его не коснется, и поспешил на службу в Министерство государственного контроля.
Спустя пару дней окольными путями дошло известие, что в Лефортовскую тюрьму посажены сподвижники по работе в органах Богдан Кобулов, Сергей Гоглидзе, Владимир Деканозов, Павел Мешик, Лев Влодзимирский, которые так же платили Берии собачьей верностью за его покровительство, продвижение по службе.
«А куда запрятали Лаврентия? По всей вероятности, в Суханов-скую, предназначенную для высокопоставленных заключенных. Не исключено, что задушат в камере за то, что знает слишком много о членах правительства, ЦК. Чуть ли не на каждого имеет компромат, мог по тревоге поставить в ружье верные ему внутренние войска, милицию с чекистами, тогда бы пролилось море крови…».
Резко ухудшилось настроение, а с ним и без того плохое здоровье — появились отдышка, головная боль, тяжесть в груди, участилось сердцебиение.
«Надо бы лечь в больницу, но если решено взять и меня, придут и в палату, снимут даже с операционного стола…»
Стало не до выполнения обязанностей министра, отменил назначенные совещания, перестал вызывать на ковер подчиненных с отчетами о проделанной работе.
«Если остаюсь на свободе последние дни, даже часы, надо сделать упреждающий шаг — атака лучше защиты».
Не стал вызывать стенографистку и самостоятельно написал письмо в ЦК, надеясь отвести от себя удар.
…Как-то Берия в Тбилиси вызвал меня и сказал, что враждебно настроенные к нему люди пускают слухи, будто он работал в 1919 г. в Баку в мусаватистской разведке. На самом деле у врагов работал по заданию партии, об этом имеются документы в партийном архиве. Мне необходимо съездить в Баку, привезти документы, иначе враги сами разыщут, тогда он ничем не сможет доказать свою правоту. Я верил Берии, что у него немало врагов, не было сомнений в правоте рассказа. В Баку в партийном архиве нашел папки с документами за 1919 г., в которых упоминался Берия. Это были протоколы Бакинского комитета партии, в них ничего не говорилось о работе Берии в «Гумете»
[103]. Берия ознакомился с документами и спрятал в свой сейф. В Москве как-то подняли вопрос о егo службе у мусаватов, товарищ Сталин потребовал объяснений. Я сделал набросок его объяснений. Папки должны храниться в личном архиве Берии или среди бумаг товарища Сталина.
