Председатель маршал Конев представил членов суда, огласил судебное заключение на основе 18 томов уголовного дела, к которым приобщили 4 папки с документами из архива ЦК КПСС. Первым в списке подсудимых стоял Берия, вторым Меркулов, что удивило Всеволода Николаевича:
«Нарушили алфавит, согласно ему после шефа должен идти Влодзимирский, за ним Гоглидзе, Деканозов и лишь затем я с Мешиком».
Следом за Берией Меркулов назвал фамилию, имя, отчество, год рождения. На вопрос «Признаете себя виновным?», повторил ответ шефа: «Нет». Получил приказ сесть, впился взглядом в того, с кем прошагал вереницу лет, у кого учился, с кого брал пример. Берия был в мешковато сидящем костюме, без галстука, и Всеволод Николаевич вспомнил Лаврентия на большом в полный рост портрете (рядом с собой и Абакумовым): художник изобразил шефа в полном параде с золотой медалью «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда, погонами маршала. «Внешне изменили дурная пища, лишение прогулок на свежем воздухе. В глазах решимость бороться, не сдаваться».
Первым допросили Гоглидзе, который обвинил во всех преступлениях подчиненных, которым слишком доверял, отказался подтвердить свое участие в арестах без ордеров группы грузинской молодежи. Что касается пропажи после обысков имущества арестованных, то ничего себе не присвоил, весь конфискат передан в спецторг для реализации по сниженным ценам сотрудникам аппарата НКВД. Не признал обвинения в сотрудничестве с изменниками, которые планировали захватить власть, ликвидировать советскую власть.
Ответы на вопросы членов коллегии заняли (как зафиксировали в протоколе) 15 минут. Столь же недолгими были выступления Деканозова, Кобулова, Мешика, Влодзимирского. После перерыва настала очередь Меркулова.
— Признаете себя виновным в предъявленных обвинениях? — спросил Конев и услышал:
— Нет! — Чуть ли не по слогам, чтобы стенографисты могли записать, Всеволод Николаевич четко произнес: — Со всей категоричностью заявляю, что не виноват в предательстве народа, партии. Не был антисоветчиком и заговорщиком, не изменял Родине, всю сознательную жизнь защищал Отчизну как от внутренних, так и от внешних врагов.
Конев потребовал говорить по существу, но Меркулов продолжил настаивать на своей невиновности:
— Не совершал террористических актов, не способствовал им. Все до одного обвинения — грубейшая ошибка следствия, прокуратуры.
Я оказался жертвой поклепа и роковых обстоятельств. Не могу признать того, чего не было. Слова «враг» и «я» несовместимы.
— С каких пор стали послушным орудием в руках Берии, действовали по его указке?
— Мы дружили двадцать лет.
— Рабскую верность называете дружбой? За беспрекословное выполнение приказов непосредственного начальника были осыпаны наградами.
— Ордена, медали получал не по прихоти Берии, а от имени правительства.
— Факты свидетельствуют о вашей слепой преданности подсудимому. В 1949 г. в его 50-летие, без всякой меры превозносили с трибуны, написали лживую биографию, где преувеличили заслуги.
— Подобное делал не один я, а вся пропаганда страны.
— Сохранился ордер за вашей подписью на проведение ареста видного сотрудника НКВД Кедрова-младшего, позже расстрелянного без суда.
— Кедрова лишили свободы по прямому указанию Политбюро. Что касается расстрела, к нему не имел касательства.
— Подсудимый Берия показал на следствии, что расстрельные списки составлялись вами. Вопиющим примером грубейшего беззакония, самоуправства является дело ученого Велахова. В течение довольно продолжительного времени по вашему указанию из него выбивали признание в шпионской, контрреволюционной деятельности. Несколько раз продлевали срок содержания под стражей. Объявленная Велаховым голодовка протеста рассмешила, приказали ужесточить допросы. Когда стало ясно, что принятые меры не приведут к желаемому, отправили на расстрел. В деле Велахова сохранилось его письмо на ваше имя, несчастный жаловался на избиения резиновой палкой, поджег тела папиросами, долгое пребывание в неотапливаемом карцере.
На вопрос «Признаете обвинения?» члены суда не дождались ответа, в протоколе записали: «Молчит».
Слово взял председатель профсоюзов Грузии Кучава:
— Перед войной в тайне от правительства осуществляли через дипломатических курьеров переписку подсудимого Берии с эмигрантом, дядей его супруги, лидером меньшевиков Евгением Гегечкори.
Не требуя ответа, Кучава уступил место первому секретарю Московского обкома партии Михайлову.
— Зачем ориентировали оперативных работников на расширение агентурно-осведомительной сети? Хотели чуть ли не каждого гражданина сделать cексотом, превратить страну в жандармскую империю, населенную исключительно доносчиками?
Вопрос нельзя было проигнорировать, и Меркулов напомнил, что привлечение к работе секретных агентов практикуется спецслужбами всего мира, без агентуры не удалось бы своевременно предотвратить ряд терактов, заговоров, захватить бывших немецких наймитов-полицаев. Когда за судейским столом вновь заговорили о расстреле двух Кедровых
[113], Всеволод Николаевич ответил, что дела отца и сына он не контролировал, кто занимался двумя чекистами, не помнит.
Конев рассмеялся.
— Смешно слышать о худой памяти. До старости далеко, склероз не заработали. Напрасно ссылаетесь на забывчивость, тем самым затягиваете процесс. Берите пример с других подсудимых, они ведут себя разумнее вас.
Меркулов решил прекратить настаивать на своей невиновности, тем не менее ответил:
— Я предельно искренен, никогда не лгал и сейчас говорю чистую правду. Что касается отца и сына Кедровых, они шантажировали имеющимся у них компроматом кристально чистых видных деятелей партии, правительства.
Допрос затягивался, топтался на одном месте. Конев нахмурился.
— Показания свидетелей, признания подсудимых, неопровержимые факты уличают вас в желании задушить советскую власть, социалистическую страну сделать капиталистической.
Члены специального судебного присутствия поняли, что Меркулов крепкий орешек, его невозможно расколоть, об него легко сломать зубы. Конев потерял интерес к бывшему генералу армии, перестал вести с ним словесную перепалку. Меркулов пришел к решению сыграть роль кающегося грешника, к этому подтолкнули признания сидящего в стороне от других в гордом одиночестве Берии.
