— Признаю справедливую в мой адрес критику. Согласен с предъявленными обвинениями. Большинство вопросов касались бывшего маршала, 1-го заместителя председателя Совмина, наркома-министра внутренних дел, в прошлом Председателя Совета Народных Комиссаров, члена Госкомитета обороны гражданина Берии. Готов рассказать о нем все без утайки. Знакомы довольно давно, точнее, с 1922 г., оба были молоды, каждому чуть больше 23 лет. Занимаемый им в ЧКОГПУ пост его не устраивал, он стремился к большему. Считал всех ниже себя, не упускал любого случая, чтобы дискредитировать, унизить, делал колкие замечания, нецензурно ругался, самые безобидные «дурак», «ни к чему не способен» и тому подобные. Эти выражения то и дело срывались с его языка.
Все в комнате затаили дыхание.
— Неоднократно наблюдал за ним во время игры в шахматы. Для Берии крайне важным было выиграть любой ценой, как Ноздрев у Гоголя, воровал у соперника с доски фигуры…
Всеволод Николаевич не был мстительным, но после того как шеф свалил свою вину на подчиненных, в их числе на самого ему близкого, преданнейшего, не мог смолчать.
— Культурность и грамотность у Берии крайне невысокие, не мог написать без ошибок несколько строк, даже слов. К вершине власти шел напролом, сметал со своего пути каждого, кто путался под ногами, мог быть конкурентом. — В горле пересохло, голос охрип. — Накануне похорон товарища Сталина приказал написать ему речь для произнесения на траурном митинге. Одобрил текст, ничего не вычеркнул, не добавил. После внесения гроба в Мавзолей, на поминках, был взбудоражен и весел, шутил, что доказывает нелюбовь к покойному, не скрывал радость от ухода вождя в иной мир.
Умолк, облизнул губы, ниже склонился за перегородкой, отделяющей скамью подсудимых от членов суда.
— Это все, что желаете заявить? — спросил Конев.
— Так точно.
— Отчего умолчали о планах вместе с гражданином Берия установить в стране диктатуру, возродить капитализм, посеять между народами вражду и прочем, что нашло отражение в обвинительном заключении? Ничего не сказали о применении в тюрьмах пыток, интриганстве, похищениях и умерщвлениях неугодных, сборе клеветнического материала на руководящих работников Совета Министров, Политбюро, ЦК партии, сотрудничестве с иностранными разведками. Пытались скрыть от следствия и сейчас от суда связи с эмигрантами, германским абвером, желании уступить врагам Прибалтику, Буковину, Молдавию, прочие обширные территории. Ни словом не обмолвились о попытках с гражданином Берией открыть в Отечественную оккупантам перевалы Главного Кавказского хребта.
Маршал объявил перерыв. Подсудимых вывели, рассадили по разным комнатам под присмотром лейтенантов. После окончания перерыва в зал вернули одного Берию.
13
Меркулов дорого бы заплатил, чтобы присутствовать на допросе шефа, услышать задаваемые ему вопросы, оценить ответы.
«Снова прозвучат высосанные из пальца, взятые с потолка обвинения, и Лаврентий будет отбивать удары, защищаться, вновь пытаться снять с себя если не все обвинения, то хотя бы большую их часть».
Комната, куда привели, как и камера, не имела окна, стены были голыми, у двери замер лейтенант.
«Совсем еще мальчишка, недавно стал бриться. Имеет приказ пресечь любую мою попытку совершить членовредительство, что приведет на больничную койку, остановит процесс. Если курящий, то мучается, вынужденный выполнять устав, запрещающий дымить на посту…»
Сам Всеволод Николаевич бросил смолить табак перед войной, когда услышал от врачей неутешительный диагноз о своем здоровье. Не курил и Берия, не переносящий запах табака — перед встречей с начальником чекисты тщательно полоскали рот кофе, жевали дольки лимона.
Кроме как на лейтенанта, смотреть было не на что, и Меркулов стал думать о сыне:
«Позволили Рэму продолжить в Тбилиси учебу или сунули в руки лом, послали прокладывать дорогу, с топором валить в тайге лес? Неужели всю жизнь станет носить несмываемое клеймо сына врага народа?»
Стал гадать: как проходит допрос Лаврентия, унижают ли судьи человеческое достоинство главного подсудимого?
«Кроме «злейший враг народа», «заговорщик», «антисоветчик», «изменник», «интриган», «насильник-совратитель», могут обозвать бонапартистом, иезуитски хитрой лисой, пытавшимся макиавеллевскими подлыми приемами захватить власть, навесить и другие обидные ярлыки».
Меркулов не мог знать, что к прежним обвинениям Берии добавят саботаж важнейших мероприятий партии, правительства по подъему сельского хозяйства, покровительство изобличенным в измене Родине, попытках вернуть немцам Кёнигсберг, финнам Карелию, японцам Курильские острова с Сахалином.
«На месте Лаврентия, чтобы умаслить судей, смягчить приговор, признался бы в неразборчивых связях с женщинами, чье число, по утверждению следствия, перевалило за сотню — за это получают партийный выговор, но не срок».
Меркулов не догадывался, что шеф признал службу в контрразведке мусаватистов, куда был внедрен подпольным комитетом для получения сведений о намечающихся арестах, облавах, настаивал, что беззаветно предан советской власти, не только не дезорганизовывал оборону Кавказа, а, наоборот, прикладывал усилия для преграждения пути наступающим немецким горным стрелкам, попросил тщательно проанализировать всю его работу, применить статьи Уголовного кодекса, которые действительно заслужил…
Наконец всех подсудимых вернули в зал, и Всеволоду Николаевичу предоставили возможность произнести перед вынесением приговора последнее слово. Меркулов постарался быть лаконичным.
— Мне неправильно предъявили статью о контрреволюционной деятельности. Произошло чудовищное недоразумение. Признаю, что совершал ошибки, но их не бывает только у бездельников. По долгу службы беспрекословно выполнял приказы начальника, прошу суд принять это во внимание.
— У вас все? — спросил Конев.
Меркулов вытянул руки по швам.
— Да, ваша честь.
После последних слов других подсудимых, члены специального судебного присутствия Верховного суда СССР удалились. Вердикт был написан, утвержден в Кремле за несколько дней до процесса, тем не менее судьи заседали почти пять часов. Подсудимые надеялись получить максимум 10 лет изоляции от общества с правом подачи спустя год ходатайства о досрочном освобождении.
Конев и семеро членов суда с секретарем встали за столом шеренгой.
Маршал раскрыл папку.
По совокупности совершенных преступлений все приговаривались к высшей мере уголовного наказания — расстрелу с лишением воинских званий, орденов, конфискацией всего лично им принадлежащего имущества, приговор окончательный и обжалованию не подлежал.
Маршал закрыл папку с гербом золотого тиснения на обложке.
В возникшей тишине стало слышно, как в оконное стекло бьется проснувшаяся в конце года муха.
— Судебное заседание объявляется закрытым.
