Моложавый, с богатырским разворотом плеч, статный, неизменно привлекающий внимание женщин, не ведал, что попал в немилость к вождю благодаря «шибздику» (так Сталин называл серые личности), доносчик накатал на начальника «телегу» самому вождю. Имея на то основания, Абакумов считал, что обладает прекрасной интуицией, но даже в страшном сне не могло присниться, что над головой сгустятся тучи, разразится гроза с оглушительным громом, ослепляющей молнией. Весной вдохновитель всех побед, живой Бог на земле стал реже вызывать, крайне редко звонил, разговаривал предельно кратко, бросал трубку, не прощаясь. Когда возникла острая необходимость срочно переговорить по неотложному делу, помощник вождя ответил, что товарищ Сталин занят. Вскоре узнал, что причиной отказа во встрече стал пигмей среди рослых сотрудников министерства.
Незаметный, прячущийся за чужими спинами, старающийся лишний раз не попадаться начальству на глаза, Михаил Дмитриевич Рюмин терпеливо копил злобу на руководство за то, что оно держит на непрестижной должности, не включает в списки представляемых к правительственным наградам, ни разу не выписывало премию, не улучшает жилищные условия, в отпуск отправляет исключительно зимой, о путевках в ведомственный санаторий приходится лишь мечтать. Считал себя обиженным начальством, униженным нищенской (по сравнению с другими сотрудниками МГБ) зарплатой, вынужденным просиживать брюки на рассмотрении мелких дел.
«Не допускают до серьезных расследований, которые помогут выдвинуться, заявить о себе громко. Сколько можно пребывать в тени менее способных, даже бездарных, быть зависимым?»
Обиду вымещал на арестованных. На допросах распускал не только руки, а и ноги — бил в пах, давил каблуками пальцы. Терпел, в ожидании своего часа до весны 1951, пока не случилось непоправимое, что могло перечеркнуть всю жизнь — в служебном автобусе забыл папку с секретными документами, заработал строгий выговор, лишился квартальной премии. Понял, что дальше ждать нельзя.
«Сейчас или никогда! Могут начать копаться в моем прошлом и узнают, что тесть служил в армии Колчака, брат с сестрой обвинялись в воровстве, отец в прошлом кулак. Надо упредить удар, нанести его первым, иначе уволят со службы с волчьим билетом, исключат из партии, даже арестуют».
Дома попросил жену принести графинчик, выпил пару рюмок. Быстро захмелел, похвастался, что скоро зарплата возрастет в несколько раз, в петлицах мундира появятся звезды, станет ездить на персональном авто с охраной, получит всякие привилегии.
— Все без исключения в министерстве станут гнуть передо мной спину, ходить на лапках, лебезить, лизать не только пятки, а и повыше!
Утром Рюмин проснулся с головной болью.
— Что вчера наболтал?
Супруга успокоила:
— Всякую чепуху.
В министерстве открыл дело профессора, доктора медицинских наук, видного кардиолога Якова Гиляриевича Этингера и его сына студента. Благодаря их показаниям, арестовали ответственного секретаря Еврейского антифашистского комитета поэта Фефера и ряд других подозреваемых в антисоветской деятельности, связях со спецслужбой нового государства Израиль, желании отторгнуть от СССР благодатный Крым, создать на полуострове Еврейскую республику и прочих преступлениях. С подследственными не церемонились, добиваясь признания в умерщвлении видных деятелей правительства, партии, не давали спать, пить. Дело пришлось прекратить в связи со смертью Этингера — согласно медицинскому заключению профессор умер «от паралича сердца, тромбоза коронарной артерии, атеросклероза, грудной ангины».
В связи со смертью подследственного не на допросе, не пришлось доказывать, что не были применены недозволенные методы следствия. Листая в скоросшивателе документы, вспомнил, как резко оборвал 64-летнего профессора, когда тот пожаловался на холод в камере, приступы грудной жабы:
— Заслужил мучения за то, что загнал в могилу заслуженных людей!
Близоруко щурясь из-за отсутствия отобранных очков (было опасение, что может в минуту отчаяния порезать себе вены разбитыми линзами), Этингер с хрипами в груди с трудом произнес:
— Прошу нижайше простить за замечание, но дал клятву Гиппократа постоянно заботиться о сохранении здоровья пациентов, никому не желал смерти. В меру сил, знаний ставил на ноги любых, в их числе высокопоставленных больных, возвращал их к трудовой деятельности.
Профессора увели в тюремную медсанчасть, откуда после составления акта о летальном исходе унесли в мертвецкую, а затем увезли на кладбище, захоронили в безымянной могиле, Рюмин подписал справку о прекращении дела.
«Раз сыграл в ящик, на покойника можно свалить все обвинения — никто их не опровергнет. Коллеги считают меня неспособным на решительные поступки, лишенным аналитического мышления, не имеющим необходимой в деле жилки. Что ж, докажу ошибочность мнения, совершу шаг, на который у других кишка тонка».
Записался на прием к помощнику Маленкова Суханову. В назначенный час сидел как на иголках на краешке стула перед хозяином кабинета.
— Долг фронтовика, коммуниста, юриста, чекиста, просто советского патриота заставил доложить о творимых в МГБ безобразиях, точнее, вредительствах, фактах антисоветизма.
— Короче, — потребовал Суханов. — Кого конкретно обвиняете?
Рюмин многозначительно поднял глаза к потолку, указал пальцем себе на ухо.
Хозяин кабинета увел Рюмина в комнату отдыха. Соблюдая предосторожность, открыл кран, чтобы шум воды не позволил скрытому микрофону (если такой имеется) зафиксировать разговор.
— Пишите все, что считаете нужным. По древу не растекайтесь, одни только факты.
— На чье писать имя?
— Сами знаете.
В приемной Рюмин вытер обильно выступивший на лбу пот, заполнил убористым почерком два листа, остался недоволен, порвал, написал заново.
Совершенно секретно.
Тов. С т а л и н у И. В.
от старшего следователя МГБ
Р ю м и н а М. Д.
В ноябре 1950 г. мне было поручено вести следствие по делу арестованного доктора медицинских наук, профессора Этингера. На допросах он признался, что является убежденным еврейским националистом, вынашивал ненависть к ВКП(б) и Советскому правительству. Воспользовавшись тем, что ему было поручено лечить тов. Щербакова
[115], делал все, чтобы сократить последнему жизнь. О его показаниях я доложил заместителю начальника следственной части тов. Лихачеву, и вскоре нас вызвал тов. Абакумов, он запретил допрашивать Этингера в направлении и вскрытия его деятельности и замыслов по террору. На последних допросах Этингер отказался от своих признательных показаний, хотя его враждебное отношение к ВКП(б) неопровержимо подтвердилось материалами секретного подслушивания и показаниями единомышленников. Я продолжал допрашивать, и он стал восстанавливать прежние показания, о чем ежедневно писал для руководства справки.
