П л е ч и — опущенные.
Ц в е т в о л о с — темно-русый.
Г л а за — карие.
Л и ц о — прямоугольное.
Л о б — высокий.
Б р о в и — дугообразные.
Н о с — широкий.
Р о т — большой.
Г у б ы — толстые.
П о д б о р о д o к — прямой.
У ш и — большие, овальные.
Присутствующий при заполнении анкеты комендант тюрьмы рассматривал поступившего, которого раньше видел лишь на собраниях. Сейчас арестант не был похож на прежнего — сутулился, лоб влажный, по щекам гуляли желваки. Комендант вспомнил, как генерал входил в зал — не шел, а нес себя, на всех смотрел свысока, демонстрируя свою значимость.
«При его появлении все вставали, вытягивались в струнку. На любого наводил страх, каждого мог скрутить в бараний рог, отправить к черту на кулички. Без сомнений, жрал исключительно икорочку, балык, осетрину, крабов, анчоусы, мидии, что входит в спецпаек больших начальников, а другим даже не снится. Пил вина из Франции, где лучшие в мире шампанское, коньяк… У меня попробует баланду… Не забыть приказать срезать с одежды пуговицы, иначе может от желания избежать суда, исполнения приговора лишить себя жизни, за что мне влетит первому. Раз его дело на контроле у Генпрокурора, вести будет его первый заместитель К. Мокичев. Если посмеет показать гордыню, нарушить распорядок, объявить голодовку, то покажу ему кузькину мать».
Комендант позавидовал чужой пышной шевелюре, решил, что за подобным арестантом нужен глаз да глаз.
5
— Следуйте!
Абакумов (отныне в тюремных документах «заключенный № 15») заложил руки за спину, вышел в казавшийся бесконечным коридор. По металлической лестнице спустился на пару этажей, оказался у двери с глазком и «кормушкой».
— Заходите!
Виктор Семенович переступил порог камеры с двухъярусной койкой. Дверь за спиной захлопнулась, в замке дважды прокрутился ключ, лязгнул засов, и очередной житель Сокольнической тюрьмы МВД присел на панцирную койку, вспомнил пророческие слова друга отца:
«Нe страшно ли, Витек, на высоте? Не закружится ли головушка? Гляди, падать будет больно, костей не соберешь».
Ответил, что при любом ударе устоит, высоты не боится, в обиду себя не даст, сам свалит любого, вставшего на пути.
Абакумов смотрел в одну точку на стене, прокручивал в голове минувший день и еще не знал, что одновременно с ним прямо из кабинетов забрали заместителей, ряд сотрудников рангом пониже. Абакумов еще не ведал, что по указанию вождя началась тщательная проверка всех подразделений МГБ. Вскоре 42 тысячи чекистов уволят за непрофессионализм, арестуют за несоблюдение законов, нарушение дисциплины, прежде судимых (пусть давно умерших) дальних родственников, принадлежность жены к некоренной в стране нации, прочие провинности.
Потянулись чередой дни и ночи заключения. Абакумов испытал одиночество, сумел привыкнуть к лишенной всякого вкуса еде, подъемам в 6 утра, отбоям в 22.00, обязанности следить за чистотой.
На первый допрос вывели только на четвертые сутки лишения свободы.
Следователь познакомил с копией заявления Рюмина Сталину.
— Подтверждаете приведенные в письме факты преступной лояльности к ярому врагу гражданину Этингеру, запрещение его допрашивать долго и в ночное время суток, так как профессор мог выболтать нечто вредящее вам?
Абакумов ответил:
— Этингер был большой сволочью. Его антисоветские откровения с сыном, благодаря прослушиванию камеры, зафиксированы. Профессор показал себя еврейским националистом. Когда стало известно о его непричастности к смерти неизлечимо больного Щербакова, я потерял к нему интерес. Указаний следственной группе, как вести допросы, тем более улучшить тюремное содержание, не делал. С Этингером встречался лишь один раз, задал пару вопросов, получил обтекаемые ответы.
— Известно из показаний ваших бывших сотрудников, что когда узнали о помещении подследственного в холодильник, что ускорило летальный исход, никак не прореагировали, мало того, приказали перевести в Лефортово, где содержание более строгое. Желали поскорее избавиться от опасного вам арестанта?
— Противоречите себе. Вначале обвинили в лояльности к преступнику, теперь вините в противоположном, желании поскорее отправить на тот свет. К слову, во всех тюрьмах одинаковое содержание, в помещениях нормальная температура.
Поведение Абакумова не понравилось Мокичеву, но он не повысил голос, не поставил стоящего перед столом на положенное ему место, не потребовал не вступать в спор.
— Заявление товарища Рюмина изобличает вас не только в ошибках при руководстве органами, а и в грубых нарушениях законов.
Абакумов перебил:
— От ошибок никто не застрахован, их совершает любой, но ошибка ошибке рознь. Я не исключение, в молодости был излишне горячим, невыдержанным, обманывал любящих женщин. За это несу ответственность лишь перед самим собой. Статья 58-1б подходит к врагам Родины, шпионам, предателям, террористам, контрреволюционерам, но не к большевику со стажем в четверть века, орденоносцу, организатору и многолетнему руководителю СМЕРШа, затем главе органов государственной безопасности, имеющему ряд благодарностей, в их числе товарища Сталина. Был и остаюсь верным заветам товарища Дзержинского, готов умереть за свободу социалистической Родины, своего народа. Всю трудовую деятельность находился под контролем партии, ее ЦК. Если бы был врагом, в самый разгар Отечественной не поручили создать новую структуру контрразведки, после войны не приказали руководить сплоченными, прославившимися подвигами чекистами Союза. На посту министра МГБ верой и правдой служил…
Мокичев позволил подследственному высказаться, ведущий протокол не фиксировал затянувшийся монолог, и Абакумов попросил разрешения обратиться с письмом к товарищу Сталину.
— Пишите, — разрешил следователь.
Послание вождю Виктор Семенович постарался сделать предельно лаконичным, не покаянным, как ожидали следователь и незримо присутствующие Берия с новым министром госбезопасности Игнатьевым. Абакумов водил пером по бумаге и надеялся, что Хозяин не забыл, как он беспрекословно исполнял все его поручения (в их числе нарушающие Уголовный кодекс и Конституцию), на лету схватывал любое желание; вождь мудр, поверит в невиновность смещенного главы карательных органов, поймет абсурдность обвинений.
Aбакумов не терял достоинства, не жаловался на содержание в тюрьме и необоснованный арест, понимая, что лишение свободы, исключение из партии, снятие с одного из важнейших в правительстве постов произошло с согласия адресата. Узник № 15 верил в торжество справедливости, что вождь прочтет письмо, прикажет срочно вернуть боевому генералу свободу, а с нею партбилет, служебный кабинет на Лубянке, за перенесенные переживания повысит в воинском звании, вручит погоны маршала.
