«Упрям, сволочь. Возятся с ним довольно долго и все не могут расколоть. Как таких бездарных следователей держат на службе? Давно пора разжалованного генерал-полковника как следует встряхнуть, чтобы не затягивал без того затянувшееся следствие».
Кроме знакомства с новинками художественной литературы, журнальной периодики, вождь с удовольствием читал следственные дела, которые порой бывали увлекательнее иных детективов, имели захватывающий сюжет, исключением оказались протоколы допросов Абакумова, в них не было ожидаемых разоблачений видных деятелей партии, правительства.
«На него почему-то не действуют пытки. Не понимает, что только признание избавит от мучений. Когда вступал на пост главы НКВД должен был знать, что подобные ему, обладающие государственными тайнами, не засиживаются в своем кресле, даже умирают не своей смертью».
Вождь умел добиваться многого, но с Абакумовым оказался бессилен, приходилось признать свое поражение. Достал из папки адресованное Берии и Маленкову письмо.
«Перестал писать мне, взывать к справедливости, просить сострадать. Осознал, что ответа не дождется. Теперь обращается через мою голову к Лаврентию и Максимилиану, не догадывается, что именно они ставили ему палки в колеса, топили и убедили отправить за решетку».
Письмо, как и предыдущее, было написано не слишком разборчивым почерком, приходилось разбирать чуть ли не каждое слово.
«Впрочем, где в камере взять пишущую машинку? И вряд ли умеет печатать, на службе диктовал, ручку брал только, чтобы ставить резолюции, подписывать приказы».
Приблизил письмо к глазам, потерявшим былую зоркость.
«Дочь с врачами настоятельно советуют обзавестись очками, но в них стану выглядеть немощным, что сильно скажется на авторитете…»
Новое послание из Лефортовской тюрьмы было значительно короче предыдущего:
Прошло больше года, а меня по-прежнему беспрерывно допрашивают, ставят странные, нелепые и просто провокационные вопросы.
Например: почему я добился расстрела Вознесенского, Кузнецова и других «ленинградцев»? Вы должны знать, как все было. Следователь Рюмин в курсе, что такие вопросы решал ЦК, но почему-то спрашивал.
Продолжают мучить, называют «узурпатором». Приводят умопомрачительные показания разных лиц, многие сидели в холодильнике и поэтому лгут. О страшилище-холодильнике я писал в прошлый раз.
Еще раз прошу Вас о жене и ребенке. Верните их домой. У жены плохое здоровье, ребенку нужен воздух, иначе можно погубить и ее и моего дорогого единственного сына.
Сталин шевельнул плечом.
«Вновь просит о семье, заботится о ее благополучии, что трогательно. Если сердце болит о родственниках, значит, ослаб, этим непременно надо воспользоваться. Не знал, что хороший семьянин, ходили разговоры будто имеет массу любовниц, перещеголял в этом Лаврентия. Как сквозь тюремные стены просочилось известие о высылке жены и сына? Подсказала интуиция? Дам нахлобучку Игнатьеву, чтоб пресекал проникновения в тюрьму всяких новостей».
Отложил письмо, наморщил лоб.
«Возьмем на вооружение его беспокойство о жене и сыне. Пусть женушка подтолкнет к решению не тянуть резину, прекратить сопротивляться. Докладывали, что выслали в Тбилиси, надо срочно этапировать обратно».
Чтобы размять ступни, колени, прошелся по кабинету, где не было ничего лишнего — портрет Ильича с газетой «Правда» в руках, книжный шкаф, письменный стол и приставленный к нему другой для приглашенных. Давая периодически работу ногам, на совещании прохаживался за спинами сидящих, и все замирали, чувствовали себя точно под прицелом.
«Эмигрант Мережковский довольно точно выразился, что трудно, но при сильном желании возможно войти в чужую душу. Постараюсь влезть в душу Абакумова, сыграть на его болезненных струнах».
Представил, каким станет разжалованный генерал, когда произойдет задуманное, и мстительно улыбнулся.
11
Согласно незыблемым тюремным правилам, заключенные не должны знать, кто содержится с ними по соседству, тем более иметь контакты с другими узниками — встречи возможны лишь на очных ставках.
Нарушение инструкции произошло, когда Абакумова вели с допроса. Неожиданно впереди появились женщина в кофте с вытянутыми рукавами, сером мятом платье и идущий следом конвоир. Виктор Семенович замер, точно уперся в глухую стену.
«Антонина? Забрали как ближайшую родственную душу, связавшую свою жизнь с моей? Но она совершенно не в курсе моих дел, при ней никогда не заводил разговоры о работе. А где сын? Остался в камере?»
Дорого бы заплатил, чтобы хоть одним глазом увидеть сына, иметь возможность обнять, услышать, как лопочет. He хотел думать, что, как и других детей репрессированных, отправят в приют, лишат фамилии, дадут новую…
И Антонина Николаевна увидела мужа, и у нее ноги точно приросли к полу, затем ослабли, подкосились, и, не поддержи ее конвоир, упала бы…
Абакумов собрался произнести ободряющие жену слова, но голос пропал.
— Шагай!
Тюремщики развели супругов — приказ устроить мимолетную встречу был исполнен.
Впервые после лишения свободы Абакумов испытал сильнейшее волнение.
«Как давно арестовали? Что инкриминируют, неужели только родство со мной? Где сын?».
Машинально передвигал ноги и вспоминал жену жизнерадостной, с ребенком на руках. По небритым щекам крепкого как кремень, не знающего жалости к врагам, обладающего сильной волей покатились слезы. Рукавом вытер лицо, но слезы не иссякли…
Когда Сталину доложили, что его указание выполнено, он спросил:
— Каков результат? Сломался?
Игнатьев признался, что арестант № 15 продолжает не подписывать протоколы допросов, ведет себя вызывающе.
Сталин перебил:
— Слишком у тебя засиделся. Хватит кормить казенными харчами, предоставлять бесплатное жилье. Не будем ждать признания, без них получит то, что заслужил.
12
Рюмин был в отчаянии. Надежда, что после как бы случайной встречи с женой Абакумов сдастся на милость победителей, не оправдалась.
Чтобы пережить неудачу, решил закурить, стал искать по карманам папиросы и вспомнил, что бросил смолить табак сразу после выдвижения.
Вызвал машину. По пути в тюрьму, покачиваясь позади водителя и охранника, продумывал ход очередного допроса и при встрече с № 15 сразу перешел к делу.
— Во время обыска вашей квартиры и дачи изъят обширный компромат на весьма авторитетных, влиятельных, известных всем в стране лиц. Для какой надобности хранили, как собирались использовать? Желали опозорить уважаемых товарищей, сделать личными, послушными лишь вам сексотами?
Рюмин не назвал фигурирующие в документах фамилии, чтобы они не попали в протокол или были услышаны за стенами тюрьмы: заместитель министра лучше других знал, что комната для допросов прослушивается.