Абакумов усмехнулся.
«Берия должен быть мне благодарен за то, что не дал ход датированному сорок шестым годом заявлению изнасилованной им старшеклассницы. Предусмотрительно скрыл и донос на Маленкова о выпуске бракованных самолетов руководимой им авиационной промышленности. Если бы разгласил документы, то не я, а они сейчас сидели на нарах. Отчего забыли об оказанной услуге, не приходят на помощь?».
Спросил о другом:
— Почему закрываете глаза на неоспоримые успехи организованного и руководимого мной СМЕРШа, участии в важнейших операциях?
Ответ был неутешительным:
— Не преувеличивайте свои заслуги, они не столь значимы, большинство сфальсифицированы. Если и были крупицы удач, то перечеркнули их вредительством, превышением власти, антипартийностью, антисоветизмом, наконец нечистоплотностью, неразборчивостью в связях в личной жизни.
На лице допрашиваемого появилось недоумение, Рюмин пояснил:
— Меняли любовниц, имели внебрачные сексуальные контакты, принуждали отдаваться жен, сестер, дочерей арестованных. На вас лежит не прощенная вина и за репрессии в отношении освобожденных из немецких концлагерей, отправку малых народов Северного Кавказа, Калмыкии в Восточную Сибирь. Вам ли говорить об успехах? Кстати, иудеи, к которым принадлежит ваша жена, в девичестве Орнальдо, изменников вроде вас забивали камнями.
Абакумов поправил:
— Камнями в Израиле в далеком прошлом наказывали лишь неверных жен.
Замечание рассердило Рюмина.
— От неверных жен ушли недалеко, во многом перещеголяли их. Жаловались в письмах на пытки, а сами физически воздействовали на арестованных, чем подрывали авторитет органов.
— За годы службы не имел выговоров, даже замечаний, неукоснительно исполнял все указания ЦК, Политбюро, товарища Сталина. Что касается физического воздействия, то выполнял директиву 1939 г., требующую от чекистов не быть гуманными к врагам.
Абакумов продемонстрировал отличную память, почти дословно процитировал депешу Сталина, что вновь не понравилось Рюмину, который с трудом сдержался, чтобы не влепить допрашиваемому пощечину, не врезать кулаком в скулу, не ударить коленом в пах. Удерживало присутствие следователя и секретаря, которым не следовало видеть, как заместитель министра дает волю гневу. Рюмин не стал пререкаться, вступать в спор без всякой надежды на свою победу и отправил № 15 в камеру, на прощание «обрадовал»:
— Переводитесь в Бутырку, она ближе к месту моей службы, дорога туда займет значительно меньше времени, сэкономленные часы смогу тратить на более важные, нежели ваши, государственные дела.
13
Начальник медсанчасти Бутырской тюрьмы провел осмотр заключенного, сделал запись в медицинской карте:
Больной ходит пошатываясь, пользуется поддержкой окружающих либо опираясь на стены и предметы. Жалобы на боли в сердце, иррадирующие в левую руку, отеки ног, слабость, быстрое утомление. Обследование указывает на наличие кардиосклероза и атеросклероза с возможным склерозом коронарных сосудов; выявленная ЭКГ недостаточность миокарда может быть отнесена за счет общей астении; постельный режим и диетпитание не требуются; пациент работоспособен (до 6 часов), противопоказана только ночная работа.
Под ночной работой имелись в виду многочасовые допросы после захода солнца и до рассвета. О поступившем арестанте сделал запись и помощник начальника тюрьмы:
Согласно распоряжению министра государственной безопасности Союза
ССР т. С. Д. Игнатьева, 15 ноября 1952 г. арестованный № 15 помещен в
камеру № 77, по соседству других заключенных нет. В целях конспирации эта часть коридора огорожена, у двери выставлен круглосуточный пост из
числа наиболее проверенных надзирателей, которые предупреждены, что
№ 15 может прибегнуть к самоубийству, необходимо вести особо тщательное наблюдение. Для конспирации к № 15 прикрепили умеющего держать язык за зубами, вызов врача к арестованному производить лишь в экстренных случаях.
Согласно указаниям министра № 15 закован в наручники, которые снимают только во время принятия пищи, в дневное время с руками за спиной, в ночное с руками на животе…
На имя заместителя министра государственной безопасности генерал-полковника Гоглидзе из Бутырок поступил рапорт.
Согласно врачебному заключению арестованного № 15 разрешено допрашивать не более 4 час. и только в дневное время. При таком положении, учитывая поведение № 15, невозможно от него получить признание вины в совершенных преступлениях. Целесообразно применить острые методы.
Рюмин поставил перед ведущими дело Абакумова задачу добиться получения ответов на ряд вопросов:
1. Почему № 15 в свое время никак не прореагировал на заявление врача Кремлевской больницы Л. Тимащук
[119], которая еще в августе 1948 г. сигнализировала о неправильном лечении Жданова, наличии в Лечсанупре Кремля чрезвычайно опасной группы профессоров-террористов?
2. Почему № 15 не принял мер, когда узнал в 1945 г. от закордонной агентуры о предательстве клики Тито — Ранковича?
Абакумов ответил на вопросы:
1. В конце августа 1948 г. отправил на имя тов. Сталина секретное донесение, в котором доложил о заявлении доктора Тимащук о переносе т. Ждановым инфаркта миокарда, предложении ей главы Санупра Кремля Егорова и академика Виноградова изменить заключение, не указывать действительный диагноз.
2. В 1945 г. стратегическая разведка не входила в функции ГУКР СМЕРШ, которым тогда я руководил, к разоблачению клики не мог иметь отношения, этой проблемой занимался исключительно ЦК ВКП(б).
Виктор Семенович подошел к окну с решеткой, забеленными стеклами, радуясь, что получил возможность видеть дневной свет, по которому изрядно соскучился в «Матросской тишине» и Лефортовской тюрьме.
Несмотря на совет тюремного врача, на новый допрос вывели вновь глубокой ночью. Делом заключенного № 15 занялся бывший секретарь ЦК комсомола Зайчиков. Виктор Семенович поздоровался и не отказал себе в удовольствии съязвить:
— Стать следователем для бывшего депутата Верховного Совета СССР — понижение.
Зайчиков удивился:
— Мы незнакомы, ни разу не встречались, как узнали о депутатстве?
— На лацкане вашего пиджака остался след от значка, ботинки иностранной фабрики, подобную обувь продают исключительно в закрытом торге народным избранникам.
Удивленный прозорливостью подследственного, Зайчиков упустил из виду, что перед ним человек, почти два десятилетия прослуживший в органах.
