— Моего изобретения, — похвастался старик. — Рецепт держу в секрете, унаследовал от твоего деда. — Кашлянул в кулак и робко задал трудный для себя вопрос, который мучил со дня отъезда сына: — Извини за любопытство. То, что проживал далече от нас, понятно. Порой смотрю на географическую карту, которая в комнате Сережи, и думаю: «Куда сына забросило, в какие края, под чье небо?». Кабы знал, где проживаешь, на сердце полегчало бы.
Марк накрыл ладонью руку отца.
— Спроси другое и полегче.
Старик не замедлил воспользоваться советом:
— Надолго к нам?
— До вечера.
— Чего так? Когда ждать насовсем?
— Это зависит не от меня.
— Семьей обзавелся?
— Моя семья ты и Сережа. Глупо в мои годы снова жениться.
Старик приободрился.
— Не скажи. Твои годы не ахти какие большие. Отец родил меня в пятьдесят, равняйся на деда. — Увидел смущение сына и сменил тему разговора. — Зарплату твою с премиальными и доплатой за выслугу лет получаем исправно, ни в чем не нуждаемся. В праздники от тебя всегда передают приветы, жаль, что на словах, куда дороже было бы письмо.
— Нельзя писать.
— К моему шестидесятилетию получил от тебя в подарок трубку, не возьму в толк, зачем купил, ведь знаешь, что смолю папиросы.
Курительная трубка, как понял Марк, была «проколом» товарищей, тем не менее следовало поблагодарить, что не забыли юбилей отца.
Старик продолжал:
— Пригласили в райисполком, предложили переехать в Мытищи, в квартиру с газом, паровым отоплением, ванной, но я отказался, иначе бы не нашел меня с Сережей.
Марк рассмеялся.
— Чудак! Адрес сообщили бы.
— Негоже бросать еще крепкий дом, где выросли я, ты, Сережа, откуда твою мать, затем мою сноху свезли на погост.
Старик с сыном смотрели друг на друга, не могли наглядеться.
— Как с урожаем яблок? Частенько вспоминал их вкус, запах, хруст на зубах. — Марк обернулся к окну, в который заглядывали ветви.
— Антоновка народилась на зависть соседям, — похвастался отец. — Компоты сварили, варенья впрок сготовили. Одно плохо — приходится бороться с прожорливыми гусеницами, спасу на них нет.
Старик рассказал, как ездит в столицу за продуктами, мануфактурой, которых не найти в сельмаге, про выписываемые из года в год «Красную звезду», внуку «Комсомольскую правду».
Марк прошелся по дому, в комнате сына присел за письменный стол. Полистал учебник «Конституция СССР», тетрадь с алгебраическими примерами. Отец за спиной сказал:
— Сейчас примусь за обед. А после усядемся, как бывало, вокруг самовара, почаевничаем. Я заварю целебную липу, ты наколешь щипцами кусковой сахар. Потом Сережа натаскает из колодца воды, истопит баньку, и вволю напаришься.
Марк не стал огорчать отца, признаваться, что насладиться домашней банькой ему не придется. Откинулся на гнутую спинку стула, сомкнул веки, и с плеч свалилась тяжесть, которую носил все годы в Германии. Мысленно вернулся в детство, когда мать провожала в школу, отец желал хороших отметок, после уроков подправлял забор, играл с дворовым псом, делал домашние задания и вечерами со всей семьей слушал патефон, где звучали старинные романсы…
Отец решил, что сын задремал, на цыпочках вышел. Марк открыл глаза, вспомнил о неработающем звонке. В известном месте достал ящик со слесарными инструментами, но не успел приступить к работе, как входная дверь распахнулась, в дом влетел — именно влетел, а не вошел подросток с пухлым от учебников портфелем. Увидел рядом с дедом отца, замер как вкопанный.
— Обнимайтесь уж и целуйтесь, — сказал старик, и глаза его наполнились слезами…
После посещения сельского погоста Марк отведал приготовленный отцом обед и около восьми вечера простился. У мостка ожидала машина, в этот раз «эмка».
— Приказано доставить на служебную квартиру, — доложил водитель.
На Арбате Марка встретили комиссар и стенографистка. Не теряя времени, приступили к работе. Марк дополнил присланные донесения важными деталями, подробно рассказал то, что в шифровках писал предельно кратко. Комиссар слушал не перебивая, восторгаясь памятью закордонного агента.
Под утро «больного» переводчика доставили в больницу, откуда Марк позвонил в посольство, обрадовал, что чувствует себя вполне хорошо, ждет выписки, готов приступить к своим обязанностям.
Спустя пять дней немецкая военная делегация вернулась в Германию.
Закончился год, наступил новый 1941-й, и в 3 часа 33 минуты 22 июня пехота, механизированные, танковые части вермахта без объявления войны перешли границы Советского Союза, эскадрильи люфтваффе обрушили на города Белоруссии, Прибалтики тысячи бомб.
Марк читал «Особую папку» верховного командования, где говорилось, что группы армий «Юг», «Центр», «Север» — более 5 миллионов человек, около 50 тысяч орудий, 5 тысяч самолетов, более 4 тысяч танков, штурмовых орудий глубоко вклинились на советскую территорию.
Марк слушал по радио выступление захлебывающего словами министра пропаганды Геббельса и спрашивал себя: как могло случиться, что агрессия для Родины оказалась неожиданной, почему мы отступаем? Ведь неоднократно информировал о плане «Барбаросса», что война на пороге. Ответа разведчик не находил.
4
Весной 1945 г. в окнах, на балконах Берлина забелели флаги из простыней, скатертей — столица Третьего рейха сдавалась на милость победителей, которые под шквальным артиллерийским, пулеметным и автоматным огнем, бомбами прошагали пол-Европы. К концу первой декады мая защитники города, в их числе мальчишки из фашистской молодежной организации «Гитлерюгенд», мобилизованные старики стали вылезать с поднятыми руками из подвалов, подземных коммуникаций. Сдающиеся в плен выстраивались в колонны и шагали в фильтрационные пункты, где проходили проверку, выявлялись офицеры абвера, СД, СС, министерств, охранники концлагерей.
11 мая из британской зоны явился на советский контрольный пункт штатский, потребовал немедленной встречи с сотрудником СМЕРШа
[125].
— Прошу не терять время — оно невосполнимо.
Незнакомец говорил на чистейшем русском, что не могло не насторожить старшего сержанта, и он доложил начальнику:
— Сильно странный фриц попался, по-нашему шпарит так, будто всю жизнь провел под Курском. Замашки, выправка не военного.
— Веди, погляжу, чтo за птица, — приказал капитан.
Сержант козырнул и привел человека в мятом, испачканном известью костюме. Занятому составлением отчета капитану было не до беседы, знал, что, как до него делали другие немцы, доставленный станет утверждать, будто не состоял в нацистской партии, не служил в армии, но услышал иное.
