— Одумались, взялись за ум, осознали свое положение, пришли к единственно верному решению, признаете обвинения, раскаиваетесь? Если хотите избежать возвращения в холодильник, из которого живым не выйти, вынесут ногами вперед, садитесь и пишите.
Магуру пошатывало на ослабевших ногах. Тихо, но четко произнес:
— Повторяю на понятном вам русском языке: виновным себя ни в чем не считаю.
Лейтенант сжал кулаки, заскрежетал зубами, лицо покрылось пятнами, прострелил разжалованного капитана ненавидящим взглядом.
— Увести падлу, иначе порву ему пасть!
«Выглядит хорошо воспитанным, а пользуется жаргонными словечками», — подумал Магура.
По пути в подвал попытался познакомиться с конвойным:
— Откуда родом?
Ответом было молчание. Новой попытки разговорить тюремщика не делал. В знакомой камере вспомнил о древнем, известном еще декабристам способе общения с заключенными товарищами.
«Не исключено, что моими соседями являются сослуживцы».
Постучал в одну, затем в другую стену. Прижался ухом к стене, но ответного стука не услышал.
«Даже если бы соседи отозвались, я не знаком с тюремной азбукой».
В обед в «форточку» на двери поставили миску с ломтем хлеба. Стоило отправить в рот первую ложку, как поперхнулся — уха из селедки была пересолена, не лезла в горло.
— Лопай быстрее и возвращай посуду, — потребовал разносчик еды.
«Новая пытка, на этот раз жаждой», — понял Николай Степанович. Чтобы проверить догадку, открыл кран, вода не полилась. Вылил уху в парашу. На ужин была жареная, снова сильно пересоленная сельдь, пришлось проглотить лишь хлеб.
Рапорт
Докладываю, что согласно приказу в камере № 4 был перекрыт водопровод, но арестант ни разу не попросил пить. Ведет себя спокойно, претензий на содержание или просьбы не высказывал…
5
— Можете присесть, — предложил Аксинов и услышал в ответ:
— Насиделся, лучше постою.
— В ногах нет правды.
Магура уточнил:
— Правда отсутствует и в следствии. Вновь станете уговаривать навесить на себя результат вашей богатой фантазии, за отказ грозить всякими карами? Не теряйте драгоценное время, оно невосполнимо.
— Время действительно ценится высоко. Для вас каждый его час может оказаться последним.
— Не пугайте, я пуганый.
— Раскрываю карты. У меня на руках исключительно козырные, у вас одни шестерки. Признание уже не нужно, за вас его сделали другие подследственные, которые, в отличие от гражданина Магуры, мыслят здраво, осознали, что лишь признанием сохранят себе жизнь. Неоспоримо доказано, что вместе с бывшим начальником управления вы входили в преступную группу заговорщиков, продавали врагам секреты нашей оборонной промышленности, препятствовали выполнению планов пятилетки, спасали от арестов преступников, пропагандировали троцкизм. Обвинений более чем достаточно, каждое подходит к расстрельной статье Уголовного кодекса. Предъявленные обвинения признали все проходящие с вами по делу, в том числе гражданин Шаров. Без применения мер физического воздействия бывший комиссар госбезопасности 2-го ранга поведал о вербовке вас, привлечении к антисоветской подрывной деятельности.
— Предъявите показания.
— Протокол вместе с подписавшим его отправлен в Москву. Вместо гражданина Шарова подарю встречу с сослуживцем Долгополовым, который помогает следствию, дает признательные показания. Пример его поведения поможет вам взяться за ум, которым не обделены.
Божьей милостью сыщика привели в камеру к Магуре, который заключил Бориса Ивановича в крепкие объятия. Со времени их последней встречи старый сыскарь изменился в худшую сторону: стал сильнее сутулиться, лицо осунулось, посерело, острее стали скулы, под глазами за линзами очков появились темные круги, взгляд потух.
«Ничего удивительного — возраст далеко за семьдесят, — оправдал заметно постаревшего коллегу Николай Степанович. — В его немалые годы все ровесники давно на пенсии, копаются на огородах, нянчат внуков, даже правнуков. А он не жалуется на подорванное здоровье, верой и правдой помогает бороться с преступностью, как мальчишка лезет под пули, шефствует над молодыми чекистами, передает им свой богатейший опыт».
Желая морально поддержать Долгополова, солгал:
— Выглядите вполне браво.
— Не лукавьте, — попросил Борис Иванович. — Я не дама, которая млеет от комплиментов.
— Давно лишены свободы?
— Пошла вторая неделя, как вижу небо за решеткой.
— Кого еще взяли?
— Столкнулся по пути на допрос с начальниками отделов. Имел очную ставку с оперативником из Котельниково. Думаю, свои кабинеты сменили на камеры и другие товарищи.
— Что инкриминируют?
— Обвинения стандартны, подобные, без сомнения, предъявлены и вам. Лично мне пришили верную службу в царской полиции, борьбу перед революцией с большевистским подпольем, в годы Гражданской сотрудничество с врангелевским сыском.
— Но в полиции занимались исключительно уголовниками.
— Не замедлил заявить об этом, но посчитали, что пытаюсь скрыть участие в преследованиях, арестах социал-демократов.
— Надеюсь, разбили ложные обвинения?
— Ничуть. Не пожелали слушать, когда продолжил доказывать абсурдность обвинений, испытал унизительное избиение до полусмерти — работали резиновой дубинкой. Понял, что коль продолжу упрямиться — переломают руки, ноги, стану инвалидом. Назвали скотиной, подонком, маразматиком, вонючим осколком прошлого, даже фашистом. Выслушал в свой адрес и площадную брань, угрозы применить более страшные меры воздействия. Чтобы не испытать позорного насилия, которое не перенесу, был вынужден подписать признание в реставрировании в стране царской империи, желании свергнуть советскую власть, устроить покушение на командующего военным округом, подорвать авторитет органов ЧК — ГПУ — НКВД, сотрудничестве с румынской разведкой — сигуранцей, немецким абвером, британским «Интеллидженс сервисом» и прочей несусветной чуши. Все перечисленное легко опровергнуть, посадить следователя в лужу, доказать ложность обвинений.
Магура жестом остановил Долгополова, приложил палец к губам.
— Нас не подслушивают, не записывают, — успокоил Борис Иванович. — В комиссариате внутренних дел еще не переняли опыт немцев, не обзавелись нужной аппаратурой для фиксирования разговоров заключенных. — После паузы в затянувшемся монологе виновато добавил: — Непростительно заболтался, слишком много уделил внимания собственной персоне и не поинтересовался о вашем деле. Кстати, меня поселили к вам, сделали подсадной «уткой» неспроста. Приказали приложить усилия и убедить признать все предъявленное, за это обещали прекратить избиения, щадящий приговор. Как понимаете, не стану выполнять приказ. Что касается рукоприкладства, испытания на себе силы дубинки, то сумею избежать продолжения над собой глумлений.
