Разговоры о оказавшейся в наитруднейшем положении 6-й полевой армии, которая в начале Второй мировой войны вошла в Париж, оккупировала Францию, вели не только преподаватели школы абвера. Собравшись после занятий в курилке или перед отбоем в казарме курсанты до хрипоты спорили, делали прогнозы об исходе затянувшемся на берегу Волги сражении, приходили к неутешительному выводу, что вермахт с союзными войсками-сателлитами терпит второй (после неудачи с захватом Москвы), швах, никогда прежде Германия не испытывала подобных потерь в людской силе, военной технике.
О вредных, разлагающих, роняющих престиж высшего командования разговорах курсантов Эрлиха проинформировал тайный осведомитель, исправно докладывающий о всем происходящем в школе. Когда доносчик высказал совет незамедлительно принять к болтунам самые строгие меры (вплоть до передачи виновных в гестапо, фельдполицию, СД
[147]), Сигизмунд Ростиславович резко перебил:
— Не твое дело, как нам поступать! Знай свое место!
О доносе Эрлих не поставил в известность своего непосредственного начальника, рассказал только Магуре.
— Приходится констатировать, что некоторые наши подопечные весьма непатриотичны, критикуют пригревшую и спасшую их от неминуемой гибели Германию.
Николай Степанович спросил:
— Как считаете, сколько продержится 6-я, когда выбросит белый флаг?
— Думаю, довольно скоро. Точную дату капитуляции не назовет даже сам Господь со своими мудрейшими пророками. Армия Паулюса на последнем издыхании, дни ее сочтены.
— Не верите имперскому радио, вбивающему в сознание слушателей, что поражение Германии у русской реки полностью исключается?
Эрлих передернул плечами.
— Любой в рейхе, от старца до подростка, знает о беспардонной лжи колченогого Геббельса.
— Как часто слушаете Московское радио?
— Изредка, и только глубокой ночью.
— А я, к моему глубокому сожалению, лишен такой возможности.
— Опасаетесь, что узнают о нарушении запрета слушать вражескую пропаганду? Кстати, один курсант похвастался, что его близкий родственник служит в охране Сталина, это заинтересовало Краузе, он не замедлил сообщить это в Берлин.
— Станут готовить новое покушение на главу советского государства, Верховного главнокомандующего?
— Не исключено.
— Несмотря на то, что прежние попытки завершились крахом?
— Герр адмирал, желая поднять пошатнувшийся авторитет руководимой им разведки и угодить фюреру, будет вновь пытаться уничтожить советского лидера, каких бы ни стоило абверу средств, сил и жертв. Надеется, что с устранением Сталина в рядах противников тотчас возникнет паника, которая приведет к прекращению сопротивления, красные маршалы с генералами падут перед вермахтом на колени, станут слезно молить о заключении перемирия, согласятся на безоговорочную капитуляцию.
— Чушь, притом собачья.
Эрлих докурил сигарету, затоптал окурок в снег. Вернувшись в здание, предстал с другими преподавателями перед Краузе, который приказал всем быть готовыми к отчетам, срочно составить учебные планы на ближайший квартал, предложения по улучшению воспитательной работы.
— Из Центрального управления абвера к нам прибывает инспектор. С часу на час его самолет совершит посадку в Варшаве. Гость весьма важный, наделен неограниченными полномочиями. Имеет право не справляющихся со служебными обязанностями понизить в звании, уволить со службы, разжаловать в рядовые, даже передать в трибунал. Успокаивает, что с полковником Гансом Кребсом я знаком, нахожусь с ним в приятельских отношениях, что должно сказаться на его оценке работы школы, в отчете не укажет наши досадные просчеты, ошибки, недоработки.
Стоило начальнику произнести фамилию инспектора, Магура внутренне сжался. Сразу вспомнил, как перед войной в Сталинграде велось наблюдение за помощником военного атташе германского посольства в Москве, как Кребс посетил городской парк культуры и отдыха
«Конкордия», где не встретился с агентом, вечером получил заснятые чертежи выпускаемого на заводе «Баррикады» новейшего оружия, как чуть было не оказался ограбленным в трамвае, в районном отделении милиции был вынужден оставить фотокассету с пленкой.
«Наша встреча у дежурного по отделению длилась считаные минуты, вряд ли Кребс запомнил меня. Тем не менее лучше не попадаться ему на глаза: хотя считается, что береженного оберегает сам Бог, на Всевышнего надейся, а сам не плошай».
Начал думать, что предпринять для исключения встречи и пришел к решению скрыться от инспектора в медицинской части школы.
«Из опасения заразиться, Кребс не войдет в палату. Как попасть на больничную койку? Как поднять температуру? Выйти из здания легко одетым, надышаться морозным воздухом, простудиться, загрипповать? Но с обычной простудой не положат в изолятор, предложат перенести недомогание на ногах. Нужна более серьезная хворь».
Вспомнил, как в детстве, чтобы пропустить в церковно-приходской школе уроки Закона Божьего выпил крепкий отвар махорки. Решил повторить — раздобыл пачку табака, заварил крутым кипятком, дал отстояться и залпом осушил целую кружку.
Вскоре к горлу подступила тошнота, зрение помутнело, перед глазами все поплыло, в животе возникла резкая боль. С трудом добрел до кровати и лишь улегся, как в мансарду вошел Эрлих.
— Что с вами? На лице ни кровинки — краше кладут в гроб. Будь мы не в центре Европы, а в экваториальной Африке, подумал бы, что схватили тропическую лихорадку.
Сигизмунд Ростиславович поспешил привести врача, который с порога засыпал вопросами:
— Чем прежде болели? Не наследовали ли недуг от родителей? Что ели? — не дожидаясь ответов, оттянул преподавателю веки, посчитал на запястье пульс, послушал стетоскопом биение сердца и приказал отнести заболевшего в медчасть. Отсутствие пациентов с серьезными диагнозами, отсутствие практики приведет к потери квалификации. За последнее время пришлось лишь вырвать зуб, поставить компресс, вправить вывихнутую руку и раздавать таблетки жалующимся на плохой сон, расстройство желудка.
Магура пропускал болтовню мимо ушей.
«Как долго продлится инспекция и мне отлеживать бока? Вряд ли Кребс задержится у нас, наверняка постарается скорее вернуться в Берлин, справить в кругу семьи сочельник, встретить Рождество — до церковных праздников и наступления нового сорок третьего года остаются считаные дни».
Отключился после того, как из пальца и вены взяли для анализа кровь, проглотил пилюлю, запил водой порошок — среди лекарств было вызывающее глубокий сон. Проснулся вечером с тяжелой головой. Отказался от диетического ужина. Санитар успокоил:
