Магура догадался, какие чувства испытывает собеседник, что волнует и даже пугает его, и успокоил:
— Напрасно не явились сразу после возвращения к мирной жизни. Репрессии исключались полностью — в плен попали раненым, о чем с присущей немцам пунктуальностью зафиксировано в вашем досье. После заброса не выполнили задания, вернулись в армию, честно исполнили долг советского патриота, приближали Победу. Верю, что завязали с прежней профессией, не применяли свои способности в преступной деятельности.
Федор проглотил подступивший к горлу комок, облизнул сухие губы, Николай Степанович наполнил стакан струей воды из сифона. Федор с жадностью выпил, заговорил с привычным ему хрипом в голосе:
— Рад, что не обвинили в пособничестве фашистам, службе у них, нарушении данной присяги, не назвали военным преступником. Раз поверили в невиновность, помогите вернуть фамилию, с какой родился — не желаю больше жить под придуманной в школе абвера… отчего не могу поехать к матери, для которой сгинул в военной круговерти.
Магура успокоил:
— Считайте, что просьба удовлетворена. После моего поручительства в паспортном отделе милиции, выпишут новый, серпастый, молоткастый с настоящей фамилией, в военкомате исправят в наградных, и сможете ехать на родину, обнять мать.
Шарик, поздравляю, я балбес! Вот и внесла правки!!!
Герр бургомистр Сталинграда
Животный страх, страстное желание во что бы то ни стало избежать ареста, который по законам военного времени приведет к расстрелу или повешению, придавали силы, и Дьяков, не чуя под собой ног, точно обрел крылья, не бежал, а летел. Когда в спину ударил, заглушил вырывающий из груди хрип паровозный гудок, ускорил бег.
Стоило перрону закончиться, спрыгнул на железнодорожные пути, перед приближающимся, яростно пыхтевшим паром, стреляющим из трубы выхлопами дыма маневренным паровозом.
Черный от копоти ОВ — «овечка» приближался, и Дьяков не вовремя, не к месту вспомнил одутловатое лицо, бесцветные глаза с рыжими ресницами, прокуренный голос оберштурмбанфюрера
[149] Мюффке:
«Вам несказанно повезло. Другой на вашем месте потратил бы много времени, усилий, чтобы доказать свою верность рейху, заслужить доверие великой Германии. Вы же за довольно короткий срок заняли весьма почетный пост бургомистра Сталинграда, который, к сожалению, превратился в груду развалин, но, надеюсь, при вашей энергии, умелом руководстве, город восстановят. Тогда с удовольствием поздравлю с награждением новой медалью «Защитник Сталинграда».
Дьяков собрался перешагнуть рельсы, но нога подвернулась, и он рухнул на шпалы.
1
Даже после перенесения сильного волнения Дьяков, как правило, засыпал быстро, спал без сновидений — не разбудить даже орудийным залпом под ухом. Сны стали являться в феврале 1943 года в хуторке за Доном.
Вновь, как летом 1941, совершал во снах побег из лагеря под Архангельском, вяз в болотистой, засасывающей жиже, обходил буреломы, без сил валился на промерзшую землю с чахлой травой, с жадностью глотал вяжущую рот морошку, пережевывал грибы-сыроежки, ночи проводил на пахнущих смолой ветках пихты. Достигал проложенной в тайге узкоколейки, дожидался состава с древесиной, на ходу поезда вскакивал на платформу.
На разъезде умывался у водокачки, знакомился с потерявшим на финской войне ногу. Когда после осушенной поллитровки калека отключался, забирал у собутыльника «белый билет», медаль «За отвагу» и спешил на запад к неумолимо наступающим немецким армиям.
При проверке документов предъявлял книжку об инвалидности, позванивал на груди медалью, угощался папиросой и продолжал путь к линии фронта. Дожидался перерыва в артобстреле, полз по изрытой воронками обугленной земле, молил Всевышнего о милости, просил не позволить погибнуть.
Встречался с немцами, захлебываясь словами, убеждал, что перед ними пострадавший от советского строя, всю жизнь лелеющий мечту отомстить ненавистной власти большевиков за высылку родителей за Урал, свое исключение из института, арест, получение срока. Умалчивал, что был судим не по 58-й статье, как враг народа, контрреволюционный заговорщик, вредитель, а как обычный уголовник из воровской шайки «домушников».
Сны о пережитом не позволяли как следует отдохнуть, набраться новых сил, вернуть уму ясность. Во сне сердце билось учащенно, тело покрывалось липким потом. Дьяков безуспешно пытался прогнать воспоминания, ворочался в постели, мял подушку, сбрасывал на пол одеяло и, просыпаясь, разражался трехэтажным ругательством. После подобных ночей с видениями прошлого портилось настроение, давило в висках, чувствовал себя прескверно, как было при первой встрече с Отто Мюффке.
Оберштурмбанфюрер СС пронзал острым взглядом, словно желал увидеть в перебежчике им утаенное.
Дьяков отвечал на вопросы и опасался, что не сможет убедить в своем желании помочь великой Германии разгромить Красную Армию, безжалостно расправиться с ненавистными комиссарами, партийцами, уничтожить советскую власть. Мюффке могло надоесть вести допрос и отправить за колючую проволоку к пленным, которые от голода, незаживших ран, эпидемии тифа мрут как мухи. И он заспешил, перешел на скороговорку, глотал окончания слов, что окончательно вывело из себя Мюффке, переставшего понимать выглядевшего жалким русского.
— Чем докажите, что говорите правду, не лжете, не желаете ввести меня в заблуждение?
Дьяков взмолился:
— Прошу пока поверить на слово! Делом, верной службой докажу честность своих слов, намерений. Когда ваши армии придут на Север, захватят Архангельскую область, документы ГУЛАГа подтвердят правдивость мною сказанного.
Мюффке перебил:
— Что есть «гулаг»?
Дьяков поспешил объяснить:
— Сокращенное наименование Главного управления лагерей, руководящего местами заключения приговоренных по различным статьям Уголовного кодекса. В рейхе имеются подобные места для совершивших преступления перед государством, нацией.
Чтобы расположить к себе немца, завоевать его доверие, Дьяков заговорил по-немецки:
— Являюсь непримиримым противником коммунистического строя большевизма, советской власти, клики Сталина.
Родная, не очень правильная речь в устах русского удивила Мюффке.
— Где овладели языком фатерлянда?
— У немецких колонистов, чьи потомки во время царствования императрицы Екатерины Второй поселились в Царицыне в его районе Сарепта. Еще в институте.
— К какому принадлежите сословию, кем считаетесь — рабочим, крестьянином, интеллигентом?
