Лгать Дьякову было не впервой:
— Ни тем, ни другим, ни третьим. Отец был потомственным дворянином, я унаследовал это почетное звание. Выдавал себя за мещанина.
Мюффке продемонстрировал осведомленность:
— Ленин также скрывал свое дворянство, принадлежность к привилегированному классу и текущую в его жилах немецкую кровь. Большевистской пропаганде хватило ума не объявлять вождя пролетарием или крестьянином с мозолями на руках.
Мюффке перестал цедить слова сквозь сжатые зубы, внешне изменился, уже не выглядел строгим, с непроницаемым лицом, взгляд потеплел. И Дьяков не замедлил воспользоваться этим, принялся с жаром рассказывать, как мстил советской власти, исковеркавшей ему жизнь, лишившей родителей, не позволившей завершить учебу в институте, загнавшей за колючую проволоку к «зекам». Действовал согласно мудрому совету: «Чем невероятнее ложь, тем ей больше верят». Врал напропалую, зная, что его нельзя проверить.
— На металлургическом заводе в одну из плавок добавил кой-чего, и вся номерная сталь пошла насмарку. Вовремя уволился, иначе узнали бы чьих рук брак, кто вредитель, и кормил бы в могиле червей. Ha элеваторе поджег зерно — чадило целые сутки. Отослал несколько анонимок в НКВД, обвинил секретарей райкомов, горисполкома, начальника военкомата в антисоветской деятельности, троцкизме, и всех загребли под гребенку, отправили куда Макар телят не гонял. Планировал подорвать мост, пустить под откос состав с тракторами, но не имел динамита. На выборах в Верховный совет писал на…
Мюффке наморщил лоб:
— Что есть «пошла насмарку»? Кто есть Макар, куда он вел молодых коров?
— Это непереводимые русские выражения.
— Говорите яснее. Какой имели срок заключения?
— Двадцать лет с последующим лишением гражданских прав, отправке в отдаленный район Сибири, вроде Туруханска, куда до революции сослали Сталина.
— За террористическую деятельность положен расстрел. Как смогли выйти на свободу?
— Помогла война. Стоило Красной Армии замелькать перед вашими войсками пятками, половину охраны лагеря отправили на фронт. Оставшимся стало не до службы, опасались, что взбунтуемся. Воспользовался этим и дал стрекача, то есть ушел в побег. — Не желая распространяться о себе, стал делиться сведениями о Сталине: — Ныне он вроде царя и живого Бога. Получил важнейшие посты Председателя Государственного Комитета Обороны, Главнокомандующего, хотя не имеет воинского звания, в армии ни дня не служил. Не удивлюсь, если вскоре станет маршалом
[150].
Мюффке добавил:
— В прошлую мировую войну ему было около 35 лет — возраст призывной, тогда на фронт посылали и досрочно освобождаемых из тюрем, его отчего-то не забрали.
Дьяков позволил себе поправить, точнее, уточнить:
— В царское время политические осуждённые не подлежали призыву из опасения, что станут вести в армии разлагающую агитацию против правительства, звать прекратить братоубийственную империалистическую войну, повернуть штыки против офицеров буржуазии.
— Откуда познания биографии Сталина?
— В институте зубрил «Краткий курс истории ВКП(б)» с фактами политической деятельности вождя.
Мюффке пристальней всмотрелся в собеседника.
— Где родились?
— В Ростове.
— Национальность казак?
— Никак нет. Подобных мне называют иногородними.
Мюффке не случайно задал последний вопрос — Гитлер принял предложение барона фон Клейста привлечь эмигрантов из России, в первую очередь воинственных казаков, к тесному сотрудничеству с рейхом, сделать их союзниками и из выходцев с Дона, Терека сформировали полк «Платов», несколько конных эскадронов «Юнгшульц», десять дивизий волонтеров.
— Казаки не нация, — осмелился заметить Дьяков, — а сословие, этническая группа.
— Атаман Краснов утверждает, что казаки — потомки древних готов, принадлежат к арийской расе.
Перешедший в беседу допрос утомил Мюффке, и Дьякова увели.
2
В подвале школы среди поломанных парт, старых учебников, порванных карт Дьяков долго ломал голову над поиском ответа на мучащий вопрос: отчего непримиримого врага советской власти встретили совсем не так, как надеялся, не с распростертыми объятиями и лишили свободы? Мерил шагами место заточения, поглядывал в узкое, под низким потолком оконце на двор со спортивной площадкой. Когда устал ходить, сел на пол, прижался спиной к стене. Глаза стали слипаться — сказались бессонная ночь, волнения, и провалился в царство Морфея.
Разбудил удар в бок сапогом — ефрейтор в мышиного цвета форме приказал встать. Дьяков вскочил, подобострастно улыбнулся. К ногам упал ворох обмундирования без знаков отличия. С радостью сбросил с себя пропахшую потом, порванную одежду. Расторопно влез в новые штаны, застегнул латунные пуговицы на черной куртке с буквой «П» на белой повязке на рукаве. Порадовало, что на расстрел не поведут: «К праотцам отправили бы в старом тряпье».
Ефрейтор отступил в коридор.
— Шнель!
Дьяков скрепил за спиной пальцы рук, переступил десяток ступенек, прошел мимо висящих на стене расписания уроков, плаката «Знание — сила» и увидел Мюффке — тот был при полном параде, в до блеска начищенных ботинках, с «Железным крестом» на отглаженном мундире.
— Здравие желаю! — поздоровался Дьяков, в ответ Мюффке лишь кивнул. Трое миновали двор, дошагали по безлюдной улице до городской площади, где согнанные жители испуганно жались друг к другу, отводили взгляды от помоста со столбом, перекладиной, свисающей веревочной петлей.
Дьяков точно уперся в глухую стену. Ноги одеревенели, приросли к мостовой. Тело обдало жаром, лоб, ладони стали мокрыми, по груди потекла струйка пота.
«Петля для меня, мне в ней висеть!»
Ефрейтор подтолкнул Дьякова, но он не шелохнулся. Мюффке понял причину объявшего перебежчика ужаса, успокоил:
— Вам доверена весьма ответственная и почетная миссия по приведению в исполнение приговора. Докажите, что пришли к освободителям России от большевистского рабства с чистыми помыслами, благородной целью отомстить за перенесенные унижения.
С плеч Дьякова точно свалился тяжелый груз. Вернулась способность двигаться. Глубоко вздохнул, рукавом вытер мокрое лицо и на полусогнутых ногах поднялся на помост. «Напрасно перетрусил, чуть от страха не наложил в штаны».
Привели давно не брившегося человека в мятой гимнастерке с петлицами, с глубоко запавшими глазами, засохшим кровоподтёком в углу рта, слипшимися волосами, со связанными руками.
«По виду мой ровесник, — определил Дьяков. — Судя по кубикам, нашивке на рукаве, старший лейтенант, политрук».
