«Бараны с куриными мозгами! Как могли таким доверить охрану пленных? Не имели других, не столь недалеких? При любом по их вине чрезвычайном происшествии не поздоровится в первую очередь мне».
В конце нравоучительной речи Дьяков приказал на дежурствах смотреть в оба, не дремать в ночное время, освещать с вышек прожекторами улегшихся на земле, главное, не сметь заливать глотки спиртным. Старался говорить понятным языком, употреблял жаргонные словечки, матерные выражения, которых наслушался в заключении. Отпустив на посты, почувствовал усталость.
«Легче выгрузить платформу антрацита, нежели вдолбить что-либо в их чугунные лбы. Мои слова для них пустой звук. Привыкли подчиняться грубой силе. Надо держать в так называемых «ежовых» рукавицах, как при жизни поступал с народом Ежов».
Удивился, что не к месту и времени на ум пришел бывший нарком НКВД, чьи портреты в конце 1938 года пропали со страниц газет, стен кабинетов, их престали носить на демонстрациях. Чуть позже печать, радио объявили первого чекиста злейшим врагом, которого казнили, он повторил участь миллиона им репрессированных. Решил познакомиться со своим хозяйством, посмотреть на пленных, но раздумал выходить на солнцепек. Снял куртку, прилег на койку и лишь начал дремать, как раздался робкий кашель вернувшегося охранника, который несмело, сбивчиво заговорил:
— Значит, это самое… Так что желаю…
— Перестань мямлить! — прикрикнул Дьяков.
Охранник протянул помятый, с бурыми пятнами билет члена ВКП(б), орден Красной Звезды.
— Это самое… С мертвяка снял. Они ему уже ни к чему… Стал раздевать, разувать — обувка мне в самый раз, одежка командирская целая, коль постирать — носить не переносить, и нашел документ под стелькой ботинка, а орден в кармане гимнастерки.
Партийный билет был выдан Нижнечирским райкомом Агапову Сергею Ивановичу, 1922 года рождения, орден имел шестизначный номер.
— Не ленюсь и каждому умершему заглядываю в рот, — признался охранник.
— Зачем? — удивился Дьяков.
— Чтобы снять золотые коронки, но покойнички молодые, зубы имеют здоровые.
Дьяков повертел орден, полистал слипшиеся странички партбилета.
— По какой сидел статье, какой тянул срок?
Охранник замотал головой:
— Бог спас от ареста, суда и тюряги.
— Дезертир?
— Не, «белобилетник». Как пришли немцы, высказал желание служить им. Оказали доверие, прислали сюда. Оружие не выдали, да оно и ни к чему — тех, кто в загоне, можно как скот гонять палкой или кнутом.
— Отличаешь рядового от комсостава?
— Запросто. Но командиров не осталось, немцы их сразу распознали по петлицам, нашивкам, хромовым сапогам и увели на расстрел, с ними жидовское отродье, которое выдало себя чернявостью. Остались только солдатики и сержанты.
— Среди них могут скрываться лейтенанты, капитаны, майоры, даже комбриги, переоделись и выдают себя за рядовых. Найдешь таких, получишь деньжат. Сколько в лагере человек?
— Не сосчитать — мрут как мухи, успевай только вывозить, чтоб не смердили.
Дьяков подумал: «Сдал не все, что нашел на трупах. Потрясти как следует, и на свет явится немало снятого с умерших. Принес, чтобы продемонстрировать бескорыстность, честность, а сам наверняка прикарманивал деньги, наручные часы, обручальные кольца. Не так уж прост, как пытается казаться, глаза выдают хитреца, которого на мякине не провести».
4
Дьяков засучил рукава, развил бурную деятельность. Первым делом занялся вербовкой агентов. Выгреб из сейфа ворох отобранных у пленных удостоверений личности, записных книжек, писем, фотографий родных. Выбрал военный билет Парыгина Максима Николаевича 1889 года рождения.
«Как могли призвать в действующую имеющего за плечами более полвека прожитых лет? Выполняли план по мобилизации и брали не глядя на преклонный возраст, болезни, даже наличие инвалидности?»
За колючую проволоку не пошел из опасения подхватить инфекцию, кровососущих насекомых — давно не мывшиеся пленные, без всякого сомнения, завшивели. В ожидании Парыгина уставился на вырезанный из журнала, приколотый к стене портрет Гитлера.
«По слухам, как и Сталин, малообразован, тем не менее стал вождем, главнокомандующим, народ Германии его боготворит…».
Доставленный выглядел жалко: одна линза в очках отсутствовала, другая с трещиной, душку заменял обувной шнурок. Болезненно худой, с впалой грудью, Парыгин не знал, куда деть руки, смотрел себе под ноги.
— Где и кем работали до армии?
Пленный робко поправил:
— Простите, не работал, а служил искусству. Концертировал, играл в оркестре, порой солировал.
— Каким владеете инструментом?
— Виолончелью басо-тенорова регистра.
— Как очутились в плену?
— Мобилизовали для рытья траншеи против танков. С горожанами трудился напрасно — одни танки обошли ров, другие его легко преодолели. Лег на землю, закрыл голову руками, простился с белым светом, но поднял удар сапога.
У музыканта дрожали не только ноги, а и нижняя челюсть.
— Кто из окружающих в плену имел командирское звание, состоял в партии?
— Обратились не по адресу. Со мной никто не общается, воспитание не позволяет подслушивать чужие разговоры, лезть в чужие души.
— Если не хотите помереть от дистрофии, сыпного тифа, станете докладывать обо всем услышанном, за это получите хлеб, кашу с тушенкой, чистую воду.
В виде аванса за будущее наушничество Дьяков открыл банку консервов, отрезал от буханки хлеба толстый ломоть. Упpaшивать музыканта не пришлось — Парыгин забыл о выученных в детстве незыблемых правилах поведения при принятии пищи, без помощи вилки, ложки быстро очистил — даже вылизал банку, собрал со стола в ладонь, отправил в рот крошки.
— Не слышу согласия стать моими ушами и глазами, — поторопил Дьяков.
Музыкант икнул:
— При безвыходном положении, в которое попал, готов выполнять любое поручение.
— Приказ, — поправил Дьяков.
Когда завербованного увели, стал подыскивать следующего осведомителя. Остановился на кандидатуре младшего интенданта, до войны заместителя директора мебельной фабрики. Новая вербовка также не потребовала много времени, тем более усилий. Приведенный прямо с порога начал бить себя кулаком в грудь, клясться здоровьем жены, детей, что не брал в руки оружия — в кобуре хранил папиросы и спички. Стоило Дьякову заикнуться о выявлении среди пленных комсостава, коммунистов, евреев, перебил:
— Укажу всех нужных! От меня не скроется ни один враг Германии. Что касается детей Давида, отыскать их легче легкого. Прикажите всем в строю спустить портки, и у кого обрезание, тот порхатый жид.
