«При пекле начнут смердить, — подумал Дьяков и похвалил себя за организацию силами горожан очистку Сталинграда от трупов, сброс их в балки. — Стал бы чесаться, и эпидемия косила немцев, чего мне не простили бы».
Миновав пригород, машина выкатила на изрытый гусеницами танков грейдер. Мюффке сообщил, что командование армии базировалось в поселке Песковатка, затем переехало в станицу Голубинскую, наконец на станцию Гумрак.
Езда укачивала, клонила ко сну, но на короткое время вздремнуть не позволяли роившиеся в голове размышления:
«Мюффке держит меня на коротком поводке, контролирует чуть ли не каждый шаг. Лишил самостоятельности, возможности проявлять инициативу… Отчего штаб армии не в Сталинграде? Опасаются контрудара противника, желающего даже ценой больших с его стороны потерь вернуть себе дорогой для Сталина город?.. После представления командующему обрадую его, что моя полиция пополнилась казаками не только из среды эмигрантов, но и местных. Надо быть готовым к получению нагоняя, нахлобучки за совершенные ошибки, понижению в звании, даже снятию с поста…»
Испепеляющее солнце коснулось гряды холмов, когда прибыли на станцию к сооруженным бункерам, блиндажам с ходами сообщений. Мюффке продемонстрировал свою осведомленность:
— Строительство командного пункта дело рук 71-й дивизии, сыскавшей заслуженную славу за бескровное взятие во Франции фортов Вердена. Все здесь построенное получило название «Гортманштад», по фамилии командира дивизии. — Не оборачиваясь к шагающему следом Дьякову, перешел на командирский тон: — Не проговоритесь об увиденном по пути сюда плачевном состоянии города, иначе испортите Паулюсу радужное настроение после победного взятия его армией Сталинграда.
Дьяков не вникал в услышанное, задавал себе вопросы и на многие не находил ответов:
«Продолжают ли после моего отъезда очищать город от трупов, чинить водопроводную систему, канализацию, ремонтировать электросеть? Или пользуются отсутствием начальника, поплевывают в потолок, сидят сложа руки? Какие нужно принять меры, чтобы исправно выходили на работу, честно выполняли ее?»
Мюффке продолжал:
— Вчера с большим опозданием прибыл эшелон с подкреплением, но положиться на него нельзя. Венгры, румыны, мадьяры, испанцы, сербы патологически трусливы, для них главное — вкусно и сытно поесть, выпить, набить карманы трофеями.
Дьяков согласно кивнул и вспомнил приехавших из Львова (которому вернули прежнее имя Лемберг) украинцев.
«Люто ненавидят все русское, нас презрительно называют кацапами. Считают, будто по вине России на Украине произошел страшный мор. Будет неимоверно трудно добиться от самостийных соблюдения дисциплины, выполнения приказов».
У шлагбаума предъявили документы, оставили машину, нырнули под сетку, скрывающую от советских самолетов командный пункт 6-й армии. У одного из бункеров Мюффке окликнул полковник Адам:
— Рад видеть в полном здравии!
Бывшие однокурсники военного училища обнялись.
— После нашего расставания весной произошло много событий, — стал вспоминать Мюффке, — среди них не только молниеносное продвижение вермахта на восток, штурм Москвы, взятие Сталинграда, но и твое назначение адъютантом командующего.
— Быть помощником генерал-полковника, так сказать, его правой рукой не только почетно, но и налагает большую ответственность, — заметил Адам.
— Догадываюсь, что кроме выполнения своих прямых обязанностей выполняешь и сугубо личные поручения начальника, в курсе всего, что происходит за пределами штаба, вплоть до чем кормят солдат. Как давно при Паулюсе?
— Приказом отдела кадров ОКВ
[160] переведен к нему первого марта из группы армий «Юг».
— Отчего скоропостижно скончался ее командующий? В пятьдесят три года фон Рейхенау был здоров, бодр, жизнерадостен.
— Случился инфаркт. Последнее время генерал-фельдмаршала преследовали фатальные неудачи, они продолжились и после кончины — самолет с усопшим при посадке врезался в ангар.
В беседе приятелей для Дьякова было много непонятного.
«Мало времени в школе, затем в институте уделял немецкому языку, надо больше практиковаться в устной речи. Трещат как заведенные, не знал, что Мюффке болтлив».
Решил не мешать начальнику и Адаму, стал отступать, но Мюффке остановил, представил товарищу:
— Мой весьма способный ученик. Верен национал-социализму. Прекрасно показал себя на службе.
Адам остался невозмутимым, даже безразличным.
— Отлично знаком с местными условиями, — продолжал Мюффке, — ему легче, нежели немцу, общаться с населением. Благодаря ему соблюден надлежащий в городе порядок.
— Вынужден разочаровать, — остановил Адам, — аудиенция отменяется. У командующего нет ни единой свободной минуты. Чуть ли не сутки напролет проводит совещания, связывается с дивизиями, диктует радиодонесения в Берлин, отдает различные команды, выезжает на передовую, посещает в полевых госпиталях раненых.
Разговор прервал вышедший из бункера покурить Паулюс, полковник с обергруппенфюрером СС поспешили к нему, забыв про Дьякова, который с интересом стал разглядывать командующего.
«Высок, сухопар. Худоба не болезненная, полученная в наследство от родителей. Сутулится, точно на плечи легла тяжелая ответственность. Взгляд острый. Ни единой на груди награды, нашивки. Гладко выбрит. За глаза зовут Кункаторотм — медлителем. Пошел 51-й год. Опытный штабист, один из разработчиков оперативного плана нападения на Союз «Барбаросса». По слухам решителен, смел, щепетилен — мог, но не пристроил сына на безопасную службу в тылу, взял с собой на Волгу…»
О командующем Дьяков знал довольно много, но далеко не все. Не подозревал, что вскоре Паулюс осчастливит его беседой.
21
Ничуть не расстроило возвращение в город ни с чем, наоборот, был рад, что беседа с Паулюсом не состоялась.
«В целях личной безопасности лучше держаться подальше от обладающих властью, высоким званием, чтобы при их плохом настроении не попасть под горячую руку. Представление Паулюсу могло мне выйти боком — не сумел бы ответить на какой-нибудь его вопрос, и посчитал неспособным, недостойным руководить городской полицией».
В управлении получил подброшенную записку: неизвестный доброжелатель сообщал адрес, где прятались неуспевшие покинуть Сталинград военнослужащие Красной Армии.
Сидят, как сурки, в подвале, наружу даже носа не высовывают.
Знают, что ваши полицейские их мигом заграбастуют за то, что смели стрелять в освободителей от большевистской каторги. Пусть теперь ответят за службу в бесовской армии, которая замелькала пятками. Для них жаль тратить пули — они пригодятся в боях при взятии Москвы, для них сойдет на шею пеньковая намыленная веревка…
