31
Забот у бургомистра стало выше головы, с каждым днем они увеличивались. Самым сложным для выполнения оставалось проведение мобилизации трудоспособного населения для расчистки дорог, завалов, руин. Выгонять на работу удавалось от силы два десятка сталинградцев.
Дьяков отчитывал нерадивых сотрудников за невыполнение поручений, бездеятельность, работу спустя рукава, подписывал различные приказы, отчеты, униженно просил коменданта не выключать в общежитии по ночам свет, увеличить выдачу бензина для потрепанной легковой автомашины.
Линник отказывал, ссылался на нехватку топлива, необходимость экономить его и электроэнергию или игнорировал ходатайства, не отвечал на них. Много времени отнимали организация ремонта, то и дело выходящего из строя котла бани, рейды по изъятию у населения трех подконтрольных районов города
[163] продуктов, снабжение гарнизона водой из источника (вода в реке стала непригодна для питья — в Волге разлагались трупы), уничтожение завшивевшего обмундирования или дезинфекция его. К неотложным делам относились и контроль над деятельностью полиции, принятие новыми сотрудниками присяги, чей текст поступил из Берлина:
Клянусь перед Богом святой клятвой, что в борьбе с большевистским врагом моей родины буду беспрекословно подчиняться верховному главнокомандующему всеми вооруженными силами Адольфу Гитлеру и в любое время готов отдать свою жизнь.
Вторую присягу — более эмоциональную, сочинил атаман Петр Краснов:
Обещаю и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Евангелием, что буду верно служить вождю новой Европы и германского народа Адольфу Гитлеру, бороться с большевизмом, не щадя своей жизни до последней капли крови.
После изрядно затянувшихся рабочих дней Дьяков, еле передвигая ноги, возвращался в узкую, как пенал, комнатушку, валился на койку и тотчас засыпал. Из ночи в ночь снилось одно и то же — вздернутый политрук, раскачивающиеся на ледяном ветру три разведчика. Просыпался, как от толчка в бок. Чтобы успокоиться, вспоминал приятное, например казачку, которая безропотно отдалась, при уходе прижимала к высокой, колыхающейся при ходьбе груди банки тушеной говядины, яблочного джема-конфитюра, буханку хлеба.
«Зовут Клава. Проживает в Калаче, точнее, за станицей в хуторе, с выданным пропуском вернулась под родную крышу. Если бы имел свободный от службы денек, заехал к ней, как говорится, на чаек, понятно, не с пустыми руками».
Долго предаваться воспоминаниям не удавалось — требовали немедленного исполнения неотложные дела — проведение в управе занятия по изучению германской библии «Моя борьба» Гитлера, получение на вещевом складе и раздача служащим зимней одежды, поиск типографской машины и рулона бумаги для печатания постановлений, проверка работы тюремных стражников, очистка берега реки от всплывающих и разлагающихся трупов.
До позднего зимой рассвета лежал с открытыми глазами.
Очередной день принес знакомство со ставшим известным всей Германии асом, капитаном Германом Графом
[164], сбившим в воздушном бою 20 советских самолетов, награжденным лично фюрером бриллиантами к «Рыцарскому кресту». Национальному герою устроили пышный прием. Летчик вел себя скромно. Стоило Дьякову начать говорить в его адрес хвалебные слова, перебил, предложил чокнуться бокалами, принялся расспрашивать о водящейся в Волге рыбе. В тот вечер стало известно, что Главное управление сухопутных войск (ОКВ) приказало 6-й армии готовиться к долгосрочной обороне. Гитлер учел горький урок минувшей зимы, позволял Паулюсу отсидеться в городском тепле и с приходом весны завершить Восточную кампанию, поставить СССР на колени.
Установленный на Ладожской улице у комендатуры громкоговоритель оглушал район бравурными маршами, в их числе «Поднимем выше наш флаг» на слова возведенного в ранг святого мученика, погибшего в уличной драке в 1930 году Хорста Весселя.
Напротив Илиодорова монастыря
[165] порывы ветра рвали закрывающий пролом разрушенного дома транспарант, пропагандирующий войска СС.
Из труб землянок в низкое небо тянулись дымки.
На элеваторе в поисках горелого, перемешенного с землей зерна копались старики, дети.
На площади им. 9 Января в доте румыны жарили конину.
В лазарет поступали обмороженные, проклинающие русскую зиму солдаты.
На заброшенном Алексеевском кладбище росло число свежих захоронений (могилы православных покойников теснили евангелисты, католики), на могилы скончавшихся от ран ставили наспех сколоченные кресты с фамилиями, именами, званиями, вешали каски.
В пополнения несущих оборону частей направлялись необстрелянные, плохо или совсем не обученные воевать конюхи, шоферы, снабженцы-интенданты, писари, повара, которые для сохранения жизни сдавались в плен. Чтобы прекратить этот позор, Паулюс подписал приказ:
Все мы знаем, что если армия прекратит сопротивление — большинство ждет верная смерть от вражеской пули либо от голода и страданий в сибирском плену. Тот, кто сдастся в плен, никогда не увидит своих близких. У нас только один выход — бороться до последнего патрона, несмотря на усиливающиеся холода и голод.
Командующий благоразумно умолчал о резком сокращении рациона питания — теперь в сутки военнослужащие получали 50 грамм хлеба, литр бобового супа без жиров, пару сигарет из эрзац-табака.
32
Наступившее полуголодное существование ничуть не беспокоило
Дьякова. Предвидя это, он предусмотрительно припрятал продукты, которые при длительном хранении не теряли вкусовых качеств, не портились. Как и многие в армии, верил, что гарнизон и части на линии фронта будут регулярно снабжаться продовольствием по железной дороге или воздушным путем, залог тому обещание фюрера не бросить в беде свою героическую 6-ю. В возникших трудностях бургомистр винил зиму с ее трескучими морозами, снегопадами.
