Не глядя на дрожащего как банный лист полицейского, спросил:
— Как эта пакость попала к тебе?
— Подобрал, ― еле слышно произнес виновный.
— Где?
— На улице, валялось в снегу…
— Умеешь читать по-немецки?
— Никак нет.
— Зачем тогда поднял?
— Чтоб в нужнике подтереться.
«Не врет, ― понял Дьяков. ― Малограмотное быдло, вряд ли осилил начальную школу, для него немецкий равносилен китайскому. Не дам хода находке, чтобы начальство не обвинило в недогляде за подчиненными, незапрещении им брать листовки врагов».
Сброшенная с советского У-2 прокламация была не первой, попавшей к Дьякову. В прежней со стихами Иоганеса Бехера бывшие депутаты рейхстага, социалисты Отто Гротеволь, Вильгельм Пик призывали земляков прекратить сопротивление, от имени советского командования гарантировали каждому сложившему оружие сохранение жизни, оказание медицинской помощи, питание.
Гитлер разжег пожар войны, с циничной откровенностью объявил захват и насилие над другими странами свой целью. В результате миллионы немецких солдат истекают кровью. Фюрер призывает к беспримерным злодеяниям в оккупированных странах, кровавому террору по отношению к собственному народу.
Вы не должны молчать, чтобы не стать соучастниками предательства заветов Христа и святой церкви. От вас зависит, чтобы одновременно с приговором человечества Гитлеру не был вынесен приговор нашему народу.
Свергнув Гитлера, проложите путь в новое будущее!
На глазах совершившего непозволительное разорвал листовку, клочки сжег в пепельнице.
— Понял, как надо поступать с вражеской гадостью? Чтобы от нее даже пепла не осталось. И проследи, чтобы другие не смели брать в руки.
Оставшись в одиночестве, подумал, что листовка сочинена довольно умно — бьет, как говорится, не в бровь, а в глаз.
«Советские агитаторы приняли на вооружение немецкие методы разложения противника — сбрасывание листовок с призывами сдаваться, последовать примеру старшего сына Сталина лейтенанта Якова Джугашвили и племянника Молотова. Имперское радио чуть не круглые сутки рассказывало по-русски о несущей Германией закабаленным народам России свободе, о разврате, мздоимстве, беспробудном пьянстве членов ЦК, Политбюро, генералитета, но когда Москва стала глушить передачи, а у всех граждан изъяли приемники, прекратило вещание».
Дьяков погрыз сухарь, запил его кипятком и не мог не вспомнить о припрятанных продуктах, в том числе плитках шоколада, кубиках бульона, телячьей тушенки, сахаре-рафинаде.
«Жаль, нельзя полакомиться — сотрудники могут увидеть, что жру, и доложат начальству о моем запасе провианта, который исключает ловлю одичавших кошек, собак и даже каннибализм».
34
Двое довольно долго бродили в развалинах, проваливались в сугробы. Первым выдохся начальник охраны управы.
— Тут сам Бог ноги сломит. Даже если бы знали адрес, не найти табличек с названием улиц, номерами домов. Будем искать до скончания века, пока не замерзнем, не потонем в снегу.
— Прекрати ныть! ― приказал Дьяков, но сопровождающий не унимался. — Битый час бродим, а не встретили ни одной живой души.
Солнце тускло светило за пеленой низко опустившихся над развалинами облаков. Ветер гнал поземку, залеплял лица. Дьяков уже подумывал несолоно хлебавши вернуться в управу, как запахло дымом, и он увидел торчащую из сугроба трубу. Чтобы попасть в землянку, пришлось откапывать занесенную снегом дверь.
— Кого черт принес? — спросил греющийся возле печурки старик в драном овчинном тулупе.
— Простите за вторжение, нарушение вашего уединения, ― не дожидаясь приглашения, Дьяков присел на снарядный ящик. — Чего надо?
— Познакомиться с бывшим подполковником царской, затем Добровольческой и Кавказской армиями. Если гора не удосужилась прийти к Магомету, сам Магомед вынужден явиться к горе. Старик хмуро оглядел Дьякова с ног до головы.
— Это я гора, а вы Магомет, точнее, Мухаммед, пророк, основатель ислама? Много на себя берете. Какого лешего явились?
— Поговорить с господином Шереметьевым, кавалером офицерского Георгиевского креста, непримиримым борцом за освобождение Отчизны от поправшей ее большевистской своры, ряд лет вынужденным скрывать свое боевое прошлое, звание, жить с чужими документами, под чужим именем. Старик резко перебил: — Как узнали настоящую фамилию?
— Случайно. Считаю за честь видеть представителя древнейшего графского рода, чьи предки с мечом отстаивали свободу матушки-России. Не получив ответа на вопрос, старик повторил его: ― Как проведали обо мне? ― Из документов местного НКВД. ― Насколько осведомлен, здание чекистов на Республиканской, а также архив погибли в августовской бомбежке.
— Нашли в развалинах донос на ярого борца с советской властью Шереметьева Юрия Ивановича поступил в органы в середине минувшего лета, когда чекистам стало не до скрывающегося два десятка лет белогвардейца. Буквально вчера. Из глубокого уважения к вашему возрасту, званию, заслугам посчитал невозможным вызвать в управу и пришел сам. Имеется вполне деловое предложение, которое, без сомнения, заинтересует. Примите его и смените эту не приспособленную для проживания землянку на благоустроенное жилье, станете получать продуктовый паек, денежное довольствие.
Шереметьев перебил:
— Что потребуете взамен? Не поверю, что вы альтруист, бескорыстно делающий добро. Желаете задобрить, точнее, купить?
Дьяков изобразил на лице обиду.
— Ни в коей мере! Верю, что имею дело со здравомыслящим, умеющим трезво смотреть на события. Представляю счастливую возможность вернуться в строй, к активной деятельности, продолжить прерванную борьбу с ненавистным советским строем. Нам крайне обходимы такие, как вы, прошедшие в Гражданскую огни, воды и медные трубы, хлебнувшие лиха, опытные, с громадной практикой военные специалисты.
— Зовете воевать на стороне вероломно напавших, сжигающих на своем пути города и села, безжалостно убивающих детей и женщин, отправляющих в гетто и печи инородцев, превративших Сталинград в сплошные руины?
Шереметьев выстреливал обвинения, словно пули, отчего Дьяков невольно отшатнулся.
— Те, кому прислуживаете, попрали все мыслимые законы, ведут себя, как дикари! Если бы мог сбросить с плеч груз прожитых годов, вернуть утраченные здоровье, силу, непременно вступил в священную борьбу с оккупантами!
Направляясь на поиски и встречу с бывшим полковником, Дьяков не исключал, что может получить отказ в сотрудничестве, ссылку на немалый возраст, старческие хвори, но услышал совершенно иное, чего не ожидал.
— Коль упомянули мой род, — продолжал Шереметьев, ― должны знать, что никто из моего рода не предавал Отчизну, не шел в услужение к иноземцам, не стал наемником, не воевал против собственного народа. Чтобы отстоять свободу, независимость, цельность родного государства, Шереметьевы не ведая страха участвовали на полях брани в смертельных схватках. Предки гибли, но ни один не стал всеми презираемым предателем. Вы позабыли, что кто с мечом приходил в Россию, тот от меча и погибал. Так было в прошлые века, так повторится ныне!
