На станцию Котлубань два советских офицера и сержант прибыли рано утром 8 января. На трубе сыграли «Внимание, слушать всем», но с немецкой стороны огонь не прекратился, пришлось вернуться ни с чем. Вторую попытку связаться с противником сделали спустя сутки.
На присланном из штаба американском «Виллисе» троих довезли до передовой, проводник провел через минное поле. Когда достигли ряда проволочных заграждений, сержант замахал белым флагом, в ответ из немецких окопов крикнули:
— Рус, иди сюда!
Парламентеры миновали бруствер, спустились в вырытый ход сообщения. Встреченному офицеру объяснили цель своей миссии. Выполнили требование сдать револьверы, позволили завязать себе глаза. По обледенелой, скользкой, как каток, тропе прошли в блиндаж. Потянулись томительные минуты ожидания, они прекратились с появлением майора и Дьякова.
— Желаю здравствовать, ― поздоровался бургомистр. ― Изрядно замерзли? Согласитесь, это лучше, нежели оказаться разорванным на клочья миной.
Старший парламентер не удивился чистой русской речи, протянул коробку выданных перед уходом на задание генеральских папирос «Люкс», спросил:
— Из пленных?
Дьяков ответил:
— Никак нет.
— Давно немчуре служишь, точнее, прислуживаешь? Сколько платят? Тридцать сребряников Иуды или меньше? ― Офицер не стал ждать ответа, закурил. Чтобы не выслушивать новые оскорбления, Дьяков решил захватить в беседе инициативу.
— Какова цель переговоров?
— Переговоров не будет, ― ответил офицер.
— Что в ультиматуме?
— Не суй нос куда не положено. Ультиматум командования Красной Армии адресован не тебе. Могу лишь сказать, что всем прекратившим сопротивление, сдавшим оружие гарантировано сохранение жизни, нормальное питание, обмороженным и раненым оказание квалифицированной медицинской помощи, после войны возвращение на родину… Сдача окруженной армии в плен позволит ей избежать гибель от голода, болезней, ран.
Майор выслушал от Дьякова перевод.
— Командующий германской армией в курсе появления парламентеров, но не изъявил желания встретиться с ними. Ультиматум уполномочен получить я.
Русский офицер передал прошитый суровой ниткой, скрепленный сургучовой печатью пакет. Майор козырнул, прищелкнул каблуками, пожелал парламентерам
[166] благополучного возвращения и с переводчиком-толмачом поспешил в центр Сталинграда на площадь Павших Борцов в универмаг, куда переехал штаб армии.
Вильгельм Адам не пожелал выслушать отчет о выполнении задания, не расспросил, как прошла встреча с парламентерами, и увел Дьякова к командующему. Паулюс встретил их с хмурым выражением на лице, не взял пакет, приказал перевести документ, что бургомистр, делая паузы для поиска нужных слов, выполнил. Начал тихим голосом, но осмелел и заговорил громче.
— «Части Красной Армии полностью окружили плотным кольцом 6-ю и 4-ю танковую армии… Все попытки ваших войск получить помощь не оправдались… Германская транспортная авиация с продовольствием, боеприпасами, горючим несет огромные потери… Ваше положение тяжелое, испытываете голод, болезни, холод… Вы, как командующий, понимаете, что нет возможности прорвать окружение, дальнейшее сопротивление не имеет смысла…»
Дьяков почувствовал во рту сухость ― стало трудно говорить, но не попросил глоток воды, чтобы смочить горло. Облизнул губы и продолжал:
— «При безнадежной для вас обстановке, во избежание напрасного кровопролития предлагаем прекратить сопротивление, передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, имущество… Гарантируем офицерам, унтер-офицерам, солдатам жизнь и безопасность, а после войны возвращение в Германию либо в другую по желанию страну… Раненым, больным обмороженным окажут медицинскую помощь. Сохраняется военная форма, личные вещи, ценности, офицерскому составу холодное оружие…»
Дьяков переводил и украдкой посматривал на командующего. Бледное лицо Паулюса ничего не выражало, было непроницаемым. Стоило бургомистру произнести фамилии, занимаемые посты, звания подписавших ультиматум представителя Ставки Верховного Командования Красной Армии генерал-полковника артиллерии Воронова, командующего войсками Донского фронта генерал-лейтенанта Рокоссовского, как Паулюс резко повернулся спиной к адъютанту и переводчику. После затянувшейся паузы произнес:
— Передайте всему личному составу армии запрещение впредь принимать парламентеров. При их появлении выслушивать, ничего не предпринимать, тем более не передавать мне, и отсылать назад. И еще, ― генерал-полковник пожевал губами, ― скрыть от солдат и офицеров ультиматум, который я отверг.
— Но ультиматум стал известен чуть ли не каждому в аПаулюс удивленно приподнял левую бровь. ― Да, известен, ― повторил адъютант. ― Его полный текст неоднократно звучал в громкоговорителях противника, отпечатан ими на сброшенных с самолетов на наши позиции листовках.
Прошла тягостная минута тишины, пока командующий снова заговорил:
— Запишите мой призыв к армии. «Враг пытается подорвать наш моральный и боевой дух. Не следует верить никаким заверениям противника. Необходимо стойко отражать атаки. Деблокирующая армия уже на подходе к Сталинграду. Наша задача продержаться до прорыва к нам танков Манштейна»…
Паулюс вновь отвернулся, дал понять, что вопрос об ультиматуме исчерпан, возвращаться к нему он не намерен. В тот же день штаб переехал в глубокий, с низким сводчатым потолком подвал, который надежно спасал от бомбардировок, обстрелов противника.
Адам вывел бургомистра в прихожую.
— Как поняли, капитуляция невозможна, командующий ее не приемлет, не желает о ней даже слышать.
— Наш аэродром в Питомнике захвачен, — напомнил Дьяков.
— Временно, — поправил адъютант, по совместительству начальник управления кадрами армии. ― Прием и отправку самолетов продолжили в Гумраке. ― Демонстрируя отличную память, процитировал последнюю радиограмму начальника Гитлеру: ― «Над Сталинградом развевается флаг со свастикой. Пусть наша борьба будет для нынешнего и будущего поколений примером того, что не следует капитулировать даже при безнадежном положении. Германия победит».
Дьяков подумал:
«Напрасно не воспользовались контактом с противником и не договорились о временном прекращении военных действий для перегруппировки частей, укрепления обороны. Верно поступили, отметя предложение сложить оружие, лично для меня плен равносилен пеньковой веревке на шее. Воронов с Рокоссовским выполнят обещанное, обеспечат немцев с союзниками пищей, медицинской помощью, я же, как добровольно сотрудничавший с противником, буду без лишних разговоров расстрелян или, что всего вероятнее, стану болтаться на виселице».
