Плевицкая умолкла, точно собиралась с силами перед трудной и дальней дорогой в прошлое.
«Выговорюсь, и чуть полегчает, избавлюсь от непосильного груза. Расскажу о пережитом и, конечно, ни слова о том, что не принадлежит мне — тайну унесу с собой в могилу, чтобы не пострадали курьер «Сильверстов», содержатели явок и, главное, «Фермер», хотя он вне опасности…»
— Простите, батюшка, что моя исповедь будет долгой, но постараюсь не утомить. Итак, раба Божья Надежда Винникова, известная в артистическом кругу и среди почитателей народной песни как Плевицкая и еще «Соловушка», явилась на свет 17 сентября 1884 года в глуши Курской губернии, в деревеньке Винниково, которая дала фамилию многим тамошним крестьянам. Рождение пришлось на день святых Софии, Веры, Надежды и Любови, посему при крещении нарекли Надеждой, но на улице звали Дёжкой…
Глава первая
Солистка Его Величества
Цветут тюльпаны синие
В лазоревом краю,
Там кто-нибудь на дудочке
Доплачет жизнь мою.
А. Ремизов
1
В большой и дружной семье она была последышем. Мать родила семерых, но выпестовать, поставить на ноги, отправить в большую жизнь смогла лишь пятерых.
Радостей в детстве испытала мало, больше было всякой работы по дому, на огороде, в поле. Ласковость матери Акулины Фроловны скрашивала многое, помогала не горевать, забывать об усталости, недоедании, о чем спустя вереницу лет, простившись с уличным прозвищем, вспомнила:
[1]
Бывало, сидит моя мать за прялкой и тихо поет, а у самой слезы. Пела она для себя, уходила печаль песни, а я, бывало, выбегу на поляну в вешний день, осмотрюсь кругом на Божий мир, и нахлынет вдруг на душу пресветлая радость, и зальет сердце счастьем. И не знаешь, откуда такое счастье взялось, кого благодарить, какими словами — душа возликует, и сама зальешься радостной песней. А слушают только цветики-травы, светлый простор да птицы щебечут, точно наперегонки славят Того Деятеля Радостей, кто наполняет всю вселенную такой красотой…
Полные хлопот дни начинала в потемках и завершала с заходом солнца, когда ноги от усталости не держали, подгибались, спина не разгибалась, руки каменели, в рот не лез кусок хлеба. Добредя до палатей, валилась точно убитая на лоскутное одеяло. Но услышав за окнами переборы гармошки, вскакивала (куда девалась усталость?) и тайком от матери, сестер убегала на пустошь, где молодежь лузгала семечки, перешучивалась, парни ходили гоголем, девки жеманились.
Наконец все рассаживались на пригорке под кривой березой. Гармонист играл пару-другую прибасок (наигрышей) и переходил к спевке.
Старшие подруги подталкивали Дёжку, дескать, не тушуйся, покажи на что способна — голос ангельский. И младшая дочь государственного крестьянина (в дореформенные времена такие считались свободными, жили на казенных землях, платили ренту) отводила тоскующую по песне душу:
Рассыпался дребен жемчуг, рассыпался,
Подсыпался к красным девкам, к карагоду —
Поиграйте, красны девки, поиграйте,
Пошутите вы, молодушки-молодые,
Приударьте во ладони, приударьте,
Чтоб ревнивые жены выходили,
За собой молодых мужей выводили…
На пустоши все застывали: чистый сильный голос завораживал парней и девушек. Много лет позже повзрослевшая Дёжка довольно часто вспоминала милое сердцу Винниково и песни Курского края:
Хорошо радоваться и горевать с песней наедине, но еще лучше стоять вот так перед толпой и рассказывать людям про горькую долю-долюшку горемычную, о том, как «гуляюшка-голубок, сизы крылья, перья голубок» подслушал тоску девичью, что отдают за постылого…
Стоило умолкнуть, как молодежь, не сговариваясь, в один голос требовала петь еще, и девчушка с пухлым лицом, черными, как спелые ягоды черники, глазами не отказывала.
Ой да на речке, на реченьке,
На пенечке, на камушке,
На беленьком самородушке
Селезень косицы вьет,
А утица купается, серым щеголяется…
Дёжка любила слушать церковный хор в соседнем Осташково — вместе с хоровым пением в сердце входила неуемная радость. А возвращаясь из церкви, неизменно сворачивала в рощу Липовцы, где березы казались невестами в подвенечных нарядах.
Вы комарики-комарики мои,
Комарушки-мушки маленькие,
Всю ночку на лужочку провели,
А мне, молодой, спокою не дали…
Пела, и голос улетал за рощу, холмы, заставлял умолкать и слушать лесную живность, вроде промышляющего в чащобе филина…
Маленький концерт Дёжка завершала песней про спешащего на ярмарку ухаря-купца. В роще, без свидетелей, пелось легко, песни взмывали к небесам и отзывались эхом… Днем из-за нескончаемых работ по хозяйству для песен не находилось времени, как и для учебы, поэтому девушка проучилась в церковно-приходской школе лишь три года, всю жизнь писала с ошибками, не могла проверить приходящие из магазинов счета, правильность гонораров, начисление налогов — все это перепоручала другим, то ли мужу, то ли антрепренеру.
Как-то ранней весной, не дотянув до пятидесяти лет, в одночасье преставился отец Василий Абрамович. Прощаясь с усопшим, мать неутешно причитала:
— И на кого покинул нас, сирот? Как теперь прикажешь одной выводок дочерей поднимать, с хозяйством управляться? Неужто придется с сумой по миру пойти, подаяние просить?
Наплакавшись у гроба и свежей могилы, мать била у киота поклоны Николаю Угоднику, жаловалась на ожидаемую нищенскую полуголодную жизнь, просила совета, помощи и заступничества. И святой на старой, от времени потемневшей иконе внял мольбе — вскоре одна из дочерей вышла замуж и уехала в Киев, другую приняли на работу в красильную мастерскую, третья стала подпаском, за труды получала молоком, сметаной, маслом, четвертая оставалась при матери, а пятая, Дёжка-Надя, твердо решила идти в монастырь.
— Не плети чепуху! Выбрось блажь из дурной головы! Зачахнешь среди монашек иль со свету сживут. За монастырской стеной вовсе не рай, а почти каторга; изволь от зари до заката спину гнуть, как на барщине. Ко всему прочему будешь поститься, неделями, а то месяцами на одном хлебе да воде сидеть, ты же любишь вкусно поесть — от курятины за уши не оттащишь, — увещевала Акулина, но Дёжка стояла на своем.
— Не отговаривайте, маменька, желаю не в роще петь, а в церкви — ничего великолепнее ихнего хора не слышала. Когда гостила в Киеве у сестры, целые дни проводила в храме, не могла наслушаться, как под святыми сводами звучали гимны.
