Явилась дикая мысль взорвать в штабе бомбу и в дыму, пламени удрать. «И это ерунда: нет ни бомбы, ни гранаты, а были бы, осколки сразят и меня!»
Последней — также нереальной, была мысль подкупить адмирала: «Предложу сумму, равную годовому его жалованию. Но Кедров неподкупен, стоит заикнуться о деньгах, охватит ярость и за оскорбление застрелит на месте… Даже если продастся, где укрыться от следствия, офицерского суда чести, приговора? В советском посольстве? Но у ворот задержит полицейский!»
— Идти надо немедленно? — поинтересовался Скоблин.
— Да.
— Необходимо одеться.
— Поторопитесь.
Николай Владимирович вернулся в спальню. Когда завязывал галстук, Надежда Васильевна что-то произнесла во сне, Скоблин замер:
«Не дай Бог проснется! Ей ни к чему волноваться, к тому же помочь ничем не сможет…»
Отступил в прихожую, и снял с вешалки легкое пальто: «Нынче тепло, но на пороге осень — неизвестно, под какими небесами окажусь в сезон дождей…»
— Я готов.
Скоблин первым вышел к лифту. Вызвал кабину и вместе с адмиралом поплыл на первый этаж, не догадываясь, что уже не вернется в отель, больше не увидит жену…
2
Штаб РОВС арендовал совсем не комфортабельную, аскетически убранную квартиру из пяти комнат в доме, принадлежащему внуку Павла Михайловича Третьякова.
Подходя к рю Колизе, Скоблин заметил во всех окнах второго этажа свет.
«Не спят, желают съесть с потрохами, — подумал генерал и с опозданием вспомнил, кто проживает на третьем этаже, и воспрял духом. — Счастье не отвернулось! Могли привести для допросов в иное место, а привели именно сюда! Всевышний смилостивился!»
Поднявшись по лестнице, Кедров распахнул перед Скоблиным дверь. В прихожей Николай Владимирович оставил пальто с шарфом, шляпой и проследовал в осиротевший после исчезновения хозяина кабинет, где вокруг стола переговаривались, курили начальники различных отделов, подразделений.
«Не спится шельмам, так вам и надо», — Скоблин не пожал, как делал всегда, руки штабистам, встал у шкафа. Чтобы обрести спокойствие, стал думать о Сергее Третьякове.
«Сделай так, Боже, чтобы Сергей был сейчас у себя, не находился в отъезде, не ночевал у очередной пассии!»
С Третьяковым генерала познакомили Шпигельглас и Ковальский, представили как многолетнего, весьма успешно действующего в центре Европы агента.
«Столкнетесь где-либо — не знакомы. Будет необходимость — обратитесь за помощью к Третьякову, — приказал Шпигельглас и строго добавил: — Лишь в самом крайнем случае».
Сейчас настал именно такой случай.
Как и многие эмигранты, Сергей Третьяков считал захват власти большевиками бунтом, который помешал ему (до семнадцатого года одному из богатейших фабрикантов-текстильщиков в Костромской губернии) стать министром труда и промышленности. При Керенском был председателем Всероссийского объединения фабрик льняного полотна, председателем Высшего экономического совещания. После Октябрьского переворота попал ненадолго в «Кресты», уехал на восток, к адмиралу Колчаку, в конце концов очутился в Европе, отнюдь не с пустыми карманами, успев закрыть в банке счет, прихватить фамильные драгоценности. Носитель известнейшей фамилии приобрел в Париже доходный дом, сам поселился на верхнем этаже, другие сдавал. Скоблину было трудно поверить, что живущий на широкую ногу зять миллионщика Мамонтова работает на внешнюю разведку СССР под фамилией «Иванов», считается весьма компетентным агентом.
«Колоссальная удача, что РОВС поселился в доме нашего «Иванова»! Еще ничего не потеряно, рано читать заупокойную молитву!»
Скоблин не стал ждать вопросов (на некоторые не имел бы четких ответов) и первым пошел в наступление:
— Да, я виделся с Евгением Карловичем! Он спешил домой, я же провожал на вокзале госпожу Корнилову. Перебросились парой незначительных фраз и расстались. Куда и к кому направлялся генерал, не имею понятия. Записка, которую он оставил, явная провокация: нужна экспертиза графолога! О пропаже начальника узнал буквально считаные минуты назад. Никакого свидания, тем более на улице, не назначал — это гнусная ложь!
Первый вопрос задал Кусонский:
— Настаиваете, что записка господина Миллера грубая фальшивка чекистов, имеющая цель дискредитировать вас?
Скоблин поспешил с ответом:
— Правильно поняли.
— И не назначали генералу встречу, чтобы свести его с немцами?
— Конечно нет.
— Извольте познакомиться с запиской, где недвусмысленно говорится обратное. Кстати, Евгений Карлович писал на моих глазах, положил в конверт и приказал вскрыть, если произойдет что-то неординарное.
Скоблин пробежал взглядом записку.
«Доказать, что это фальшивка, не удастся: сверхосторожный Миллер ожидал если не похищения, то покушения, записка выдала меня…»
Сохраняя присутствие духа, не показывая волнения, вернул записку:
— Это инсинуация чекистов. Да, Евгений Карлович желал взять меня на важную встречу с немецкими господами, но передумал. Кстати, тут ошибка: инициатором встречи с немцами был не я, а господин генерал, мне была отведена скромная роль посредника. — Скоблин оправдывался как мог и понимал, что не в силах ни в чем убедить штабистов. «Отвожу обвинения топорно, грубо. Проигрываю — на руках ни одной крупной карты, не говоря о козырных. Еще один-два хода, и положат на обе лопатки, заставят признаться, продулся в пух и прах…»
Далее вопросы задал полковник Мацылев:
— При всем желании поверить вам не удается. Вы последним видели господина генерала, последним говорили с ним и должны, точнее, можете знать, куда, с кем он ушел или уехал, быть может, увезен насильно.
В разговор вступил штабс-капитан Григулис:
— Мы нашли важного свидетеля, который показал, что вчера видел с террасы дома близ советской виллы на бульваре Монморанс, как в дом втолкнули человека плотного телосложения.
— Не заставляйте обратиться в полицию, — жестко приказал обычно мягкий Кедров. — Стоит заявить о происшедшем, как все станет известно бульварной прессе. Настаиваете, что записка фальшивая?
— Точно так. — Скоблин решил говорить короткими фразами, чтобы иметь время на обдумывание ответов.
— Не вы пригласили генерала на встречу?
— Никак нет, — стоял на своем Николай Владимирович. — Повторяю: генерал Миллер рассчитывал взять меня на переговоры, но затем передумал. Признаю, что выполнял приказ по организации тайной встречи с представителями германских властей, был вроде посредника…
Вопросы варьировались, повторялись. Один из допрашивающих потребовал от Скоблина признания вины и тем самым прекращения постыдного разбирательства, которое бросает тень на весь штаб, всю организацию.
