Было реальное опасение, что вскрыли серьезные нарушения по службе, неоднократные превышения властью и оправдаться станет крайне трудно.
«Никто не застрахован от ошибок, их не совершают только бездельники. Согласен на строгий выговор, понижение в звании, даже перевод к черту на кулички, в Тмутаракань. Докажу преданность вождю, партии, правительству…»
В так называемой «дворянской» камере-одиночке для высокопоставленных лиц и иностранцев представил себе, как Сталин отдает приказ немедленно освободить «Ягодку», как в редкие минуты благодушия вождь называл главного чекиста. Выслушивает обещание удвоить количество арестов всех несогласных с генеральной линией партии, правительства, скатившихся до вредительств антисоветчиков, позабыть об отдыхе, сне и всего себя без остатка отдать поиску, осуждению врагов народа. Вождь останется доволен, произнесет: «Нe забывай, кому обязан карьере, наградам, званию. Могу подарить свободу, но могу и придавить, как церковную мышь».
Ярый безбожник, неправославный, впервые неумело перекрестился.
«Господи, если ты есть, заступись за попавшего в переплет безвинного раба твоего! Стану неустанно прославлять, ставить тебе свечи, только приди на помощь, не дай погибнуть!»
Объятый страхом вспомнил, что для получения признательных показаний к арестованным применяют меры физического воздействия.
«Неосмотрительно поспешил подписать приказ, требующий не церемониться с потенциальными преступниками, ввел в штат тюрем заплечных дел мастеров по работе с дубинками, шлангами, иголками, противогазом — стоит побыть в нем с перекрытым шлангом, как любой делался шелковым, признавал дичайшие, взятые с потолка обвинения вплоть до работы на разведку марсиан. Неужели и меня ожидает подобное?»
Чтобы не думать об ожидаемом, от которого встают дыбом волосы, постарался восстановить в памяти последний проведенный на свободе день. Будучи профессионалом, довольно быстро заметил двух «топтунов» в одинаковых габардиновых плащах, фетровых шляпах. Понял, что могут забрать в любое время, но вряд ли арест произойдет на улице на глазах прохожих.
Предусмотрительно собрал в небольшой фибровой чемоданчик то, что позволено иметь в тюрьме — мыло, зубной порошок, пачку чая, полотенце, пару носовых платков, носки. Сделал это вовремя, с ордером явились глубокой ночью 3 апреля 1937 г. Потребовали сдать паспорт, служебное удостоверение, мандат депутата. В автомобиле М-1 повезли по безлюдной столице, игнорируя сигналы светофоров. Зажатый с двух сторон чекистами, уперся взглядом себе в колени. На Лубянке въехали во двор через «черный» вход, предназначенный для арестованных и доставку в столовую продуктов. В длинном коридоре при столкновениях с идущими навстречу ставили лицом к стене. Ввели в одну из комнат, приказали вынуть из ботинок шнурки, забрали поясной ремень, запонки.
— Фамилия?
Не теряя чувство юмора, с иронией подумал: «Ломают комедию! Прекрасно знают меня в лицо, при виде вытягивались в струнку, «ели» глазами. Ныне смеют повышать голос».
— Фамилия!
— Ягода, в метрике значусь Иегудилом.
— Имя, отчество?
— Генрих-Гершель Григорьевич.
— Год рождения?
— 1891.
На лифте подняли на несколько этажей. В приемной невозмутимая секретарша кивком указала на дверь кабинета, где под портретом Сталина восседал Главный прокурор СССР Вышинский
[16], чуть в стороне стену подпирал так же давно и хорошо знакомый Слуцкий
[17].
Не поздоровавшись и не дожидаясь вопросов, Ягода выпалил:
— Передайте Ежову, что Бог все же существует. Меня сурово наказал именно Бог, а не Ежов.
— Бога нет, — отрезал Вышинский.
— И никогда не было, он миф, легенда для затуманивания мозгов, — добавил Слуцкий, кого Генрих Григорьевич ценил за исполнительность, мастерски проведенные следствия, сложнейшие операции, в их числе похищение в Париже ясным днем, вывоз в Москву начальника Российского общевоинского союза генерал-лейтенанта Миллера.
Слуцкий не горел желанием участвовать в допросе недавнего начальника. He смотрел на Ягоду, боясь встретиться с ним взглядом, крутил в руке папиросу, не решаясь закурить в присутствии главного прокурора.
— Прежде, как и вы оба, был ярым безбожником, считал, что Бога нет, теперь в этом очень сомневаюсь, — добавил Ягода.
Вышинский не был расположен к атеистическому спору, препирательству.
— Ставлю в известность, что обвиняетесь в серьезных преступлениях, носящих сугубо уголовный характер, а также в контрреволюционной деятельности в пользу ряда иностранных государств, организации убийств видных деятелей партии, правительства, в частности товарищей Куйбышева, Менжинского, отца и сына Горьких. Также в покушении на жизнь товарища Ежова посредством яда, приготовление которого освоили до революции, работая фармацевтом в аптеке отца
[18].
Ягода криво улыбнулся.
— С подобным успехом можно обвинить в распятии Христа, товарищ прокурор.
Вышинский резко перебил:
— Я вам не товарищ! Держите себя в подобающих арестованному рамках. Признаете предъявленные обвинения?
— Конечно нет. Все сказанное и мной услышанное — ложь.
Вышинский и Слуцкий переглянулись: надежда, что бывший всесильный нарком внутренних дел, затем нарком связи будет сговорчивым, не станет затягивать следствия, не оправдалась.
Ягода исподлобья смотрел на Вышинского: «Не рано ли вступаю в спор, отметаю обвинения? Как бы не рассердить, иначе отплатят за то, что ерепенюсь, поселят в самую грязную, не проветриваемую, не отапливаемую камеру с мокрыми стенами, мокрицами, тараканами, клопами, станут кормить помоями, не давать прогулок, унесут матрац с подушкой, чтоб не отлеживал бока, наконец отдадут костоломам, те сделают из меня отбивную. Уж мне-то прекрасно известно, как добиваются признаний, делают любого послушным, сговорчивым. Стоит согласиться с упущением в подборе кадров, затягиванием следствия, неувеличением числа сексотов. От серьезных обвинений не оставлю камня на камне, разобью в пух и в прах. Пусть узнают, с кем имеют дело, обломают об меня зубы».
Ответил на вводные в протоколе вопросы, уточнил биографию, назвал место последней работы. Начал перечислять правительственные награды, но Вышинский одернул и сказал, что гражданин Ягода специальным указом будет лишен орденов, медалей, почетных знаков. Не мог отказать себе в удовольствии и заявил, что смешно называть банальным шпионом того, кто несколько лет руководил карательными органами, держал в своих руках все нити закордонных агентов, контролировал работу ГУЛАГа, погранзоны, многое другое, что входило в функцию НКВД.
