— Коба не выносит любую критику в собственный адрес, мстит за нее. При первой же встрече с коварным грузином брошу ему в лицо обвинение в извращении ленинских заветов. Мавзолей построил для отвода глаз, чтобы продемонстрировать любовь к уложенному в хрустальный гроб, на самом деле рад видеть прежнего вождя усопшим, не преданным, как положено, земле. Неоднократно писал ему из тюрьмы, предостерегал от закручивания гаек, увеличения репрессий, роста его культа личности, но ответов не дождался. Самое печальное — не лишение свободы, а отсутствие возможности продолжить работать над новыми статьями — мысли роятся в голове, ищут выхода, просятся на кончик пера, а с него на бумагу. Приходится дискутировать самому с собой.
Бухарин был взволнован, о Сталине говорил с переполняющим гневом.
— Некоронованный диктатор своими сапожищами давит любого, кто смеет ему перечить, сомневаться в гениальности, ставит палки в колеса его арбы. Угрозами готов стереть любого в порошок, лагерную пыль, чтобы добиться беспрекословного подчинения. Несогласным, вроде вашего покорного слуги, затыкает рот, бросает в тюрьму. Из страны, где за создание социалистического государства отдал жизнь сгоревший на работе Ильич, сотворил полицейскую империю страха, народ сделал бесправным, сельчан лишил паспортов, а значит, гражданства, возможность покидать села. Стоило на пленуме обвинить в планомерном уничтожении цвета нации, ее славы и гордости, старую, прошедшую баррикады гвардию, талантливых военачальников, творческую и научную интеллигенцию, как услышал: лес рубят — щепки летят.
Прежде сдержанный в проявлении эмоций, Бухарин кипел, спешил высказать наболевшее.
Ягода старался запомнить каждое слово (как говорится, мотал себе на ус), чтобы услышанное пересказать Вышинскому. Не перебивал, кивал в знак согласия, когда же Бухарин наградил Сталина непечатным выражением, поднял глаза к потолку, приложил палец к губам, но Бухарин проигнорировал предостережение.
— Пусть подслушивают сколько угодно, записывают и докладывают Иосифу! Мне нечего скрывать, говорю то, в чем не сомневаюсь.
С удовольствием и большой радостью повторю где угодно, а при встрече с главным палачом брошу ему в лицо обвинения в узурпировании власти. Коба — вурдалак, чьи руки по локоть в крови безвинных. Немало сил, времени потратил, чтобы защитить оболганных им, за это с Рыковым исключили из партии и механически из членов ЦК. Обозвали вредителями, диверсантами, еще черт знает кем. Попали в колесо террора, который страшнее средневекового. Ввел в практику чудовищные пытки, в результате даже самые закаленные в борьбе с царизмом, с честью прошедшие каторгу, ссылки вынуждены сдаться. Предложил расследовать чинимые беззакония, наказать виновных, точнее, виновного, строго спросить за извращение линии партии.
Поинтересовался, как давно Ягода в тюрьме, сам в заключении с начала 1927 г., после завершения процесса над Пятаковым, Радеком, Сокольниковым
[25], обвиненных в диверсиях, измене Родине, убийстве видных политических деятелей. Признался, что его самое большое желание сместить Сталина с поста генсека, отправить подальше из столицы, поручить работу, не связанную с политикой.
Не отдыхая, продолжил клеймить:
— Коба слушал меня, набычившись, кусал черенок трубки. Когда заговорил, напомнил, что с приближением коммунизма обостряется классовая борьба, коварные враги распоясываются, переходят в наступление, следует их без жалости карать. Стало ясно, что с заседания не вернемся к семьям. По совету, вернее, приказу вождя создали специальную комиссию, которая приняла решение о нашем аресте. Пусть не покажется странным, но я простил голосовавших, они полностью зависят от Кобы, имея на то основания — опасаются оказаться на моем и Рыкова месте. Поверьте, но скоро Сталин с помощью пришедшего вам на смену Ежова затопчет любого, кто посмеет ему перечить, сомневаться в его гениальности. Захватив в преступных целях безграничную власть, считает, что ему все позволено. Присвоил право самолично решать чужие судьбы, в чем помогает новый нарком внутренних дел, который смотрит ему в рот, железной метлой расчищает путь к созданию тоталитарного государства…
Бухарин чувствовал себя перед единственным слушателем, как на многолюдном митинге. Не повышал голос, чтоб не привлечь внимание тюремщика за дверью. Говорил убедительно, логично, что прекрасно умел, будучи отличным оратором, пропагандистом. Если пребывая в полной изоляции разговаривал сам с собой, мысленно произносил обличительные речи в адрес того, кто бросил в застенок, то при встрече с Ягодой спешил высказаться.
— Некоронованный властелин Страны Советов карает и станет продолжать карать, если его вовремя не остановить. Государством правит не народ, как записано в Конституции, а мстительный, коварный Держиморда родом с Кавказа. Когда меня увозили из Кремля, гадливо вслед улыбался. Маниакально недоверчив, подозревает в нелояльности каждого, не доверяет даже личной охране, периодически убирает одних, на освободившиеся места ставит других. Вседозволенность позволила расправиться даже с ближайшими родственниками со стороны двух жен, смерть последней весьма странна, как и самоубийство Орджоникидзе — в печати причиной гибели назвали тяжелую болезнь, но, как знаете, это ложь. Когда я возмутился несанкционированными прокуратурой арестами, выносимыми особым порядком «тройками» приговорами, услышал: «Отошлю тебя в органы, там быстро отыщут у тебя факты преступлений». И угрозу выполнил…
Бухарин перешел на скороговорку, стал глотать окончания слов, словно опасался, что перебьют.
Ягода терпеливо ждал, надеясь услышать фамилии оставшихся на свободе заговорщиков, готовых любым способом устранить Сталина, план оппозиционеров устроить восстание для смены власти, связях с Троцким, но Бухарин был предельно осторожен, утаивал многое, в том числе предусмотрительно сочиненное перед арестом обращение к потомкам, которое заставил жену выучить слово в слово. И Анна Ларина сумела пронести текст сквозь десятилетия тюрем, лагерей:
Ухожу из жизни. Опускаю голову не перед пролетарской секирой, которая должна быть беспощадной, но целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело, уверенно. Ушли в прошлое замечательные традиции ЧК, когда революционная идея руководила всеми ее действиями, определяла жестокость к врагам, охраняла государство от всякой контрреволюции…
В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД, это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, не понимая, что одновременно уничтожают сами себя — история не терпит свидетелей грязных дел.
