Любого члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные» органы могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона…
С восемнадцатилетнего возраста я в партии, и всегда целью моей жизни была борьба за интересы рабочего класса, за победу социализма. Газеты печатают гнуснейшую ложь, что якобы я хотел уничтожить завоевания Октября, реставрировать капитализм. Это неслыханная наглость, это ложь, адекватная по наглости, по безответственности перед народом была бы только такая: обнаружилось, что Николай Романов всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом и монархией, борьбе за осуществление пролетарской революции.
Пусть потомки не судят меня строже, чем это делал Владимир Ильич. Мы шли к единой цепи впервые еще непроторенным путем. Обращаюсь к вам, будущее поколение руководителей партии, на исторической миссии которых лежит обязанность распутать чудовищный клубок преступлений, который в эти страшные дни становится все грандиознее, разгорается как пламя и душит партию.
В эти дни уверен, что фильтр истории рано иди поздно неизбежно смоет грязь с моей головы.
Проверил, как супруга запомнила текст, верил, что пусть нескоро, а спустя вереницу лет его послание дойдет до нового поколения граждан страны. Бухарин не забывал, где и кем служил собеседник, и поэтому не был с Ягодой до конца откровенным.
— Отправил Кобе из наших застенок письма, но не достучался до каменного сердца, — продолжал Бухарин. — Напрасно напомнил о нашем с ним дореволюционном сотрудничестве, участии в Октябрьском перевороте, титанических усилиях в борьбе с интервенцией, белыми формированиями, разрухой, голодом. Не лукавя, продолжаю видеть в нем пламенного революционера, обладателя недюжинного ума…
Ягоду не интересовали послания из тюрьмы, их наверняка прочитал не только адресат, а и все члены Политбюро, ЦК — вождь не отказал себе в удовольствии продемонстрировать, как гордый Бухарин снизошел до просьб. Генрих Григорьевич попытался осторожно перевести беседу на интересующую его тему о связи с волей, канале переписки с единомышленниками, Троцким, но Бухарин вернулся к критике Сталина, его ручных ЦК, Политбюро, холопски воплощающих в жизнь любые приказы, даже прихоти генсека.
— Молотов, Каганович, Микоян, горе-вояка Ворошилов, как собачонки, получающие из рук хозяина подачки, ходят перед ним на задних лапках, смахивают с него пылинки, раздувают его культ личности.
Бухарин не умолкал до отбоя. Монолог продолжился на следующий день. Как губка Ягода впитывал услышанное, терпеливо дожидался, когда сокамерник проговорится о руководимом им на воле заговоре, подготовке государственного переворота, помощниках. Не навязчиво стал уговаривать сдаться, признать тщетность борьбы.
Бухарин отмахнулся от неприемлемого, вновь продолжил критиковать Сталина за патологическую мнительность, злопамятность, грубость даже с женой, которая не простила мужу хамства и застрелилась. Николай Иванович за многолетнее, довольно близкое общение с вождем хорошо изучил характер Сталина, считал его закоренелым преступником, идущим по трупам двух жен и их родственников, друзей юности, в их числе земляка-горийца Камо (Тер-Петросяна), удачливого авантюриста, талантливо исполнявшего перед революцией роли жандармского полковника, уличного продавца-балагура, умалишенного, странно погибшего в советское время под колесами грузовика. Бухарин напомнил слова Сталина, что при построении первого в мире социалистического государства приемлемы любые средства, победителей не судят.
Ягода удивлялся железной логике собеседника, его аналитическому уму: «Недаром высоко ценил Ильич. Сколько еще ждать, чтобы от критики перешел к тому, что интересует следствие? Как заставить раскрыть душу, хотя бы на щелочку, сделать сговорчивым с главным прокурором, убедить признать пусть не все обвинения, хотя бы их часть?».
В конце вторых суток общения Ягоду увели. Вновь представ перед Вышинским и Слуцким, стал их отчитывать:
— Напрасно оторвали от работы. Имею дело не с профаном слабохарактерным, а с умнейшим обладателем крепчайшей воли. Не требуйте быстрого результата, поспешность навредит порученному. Играю сердечное сочувствие, но не жалость, которую он презирает. Буду давить на болезненные точки, какими для него являются молодая жена и сыночек, они для него дороже собственной жизни. — Не спрашивая разрешения, развалился на стуле, заложил ногу за ногу, словно находился в собственном кабинете. — Припугну, что упрямство приведет к страданиям его близких, жену отдадут охране для удовлетворения похоти, сына переведут на полуголодное питание.
Обратил внимание, что Вышинский на этот раз не в кителе прокурора, а в двубортном костюме.
«Китель сидел на нем, как седло на корове. А Слуцкому к лицу придуманная мной форма — темно-синяя приталенная куртка с золотым кантом на воротнике и обшлагах, звездами на рукавах, золотым жгутом, синие габардиновые бриджи».
— Бухарин обладает нежнейшей ранимой душой. Безгранично любит жену с сыном, за них готов положить собственную голову на плаху. На новом допросе сообщите о пошатнувшемся здоровье родственников, это поможет ускорить исполнение моей миссии, продолжал Ягода.
Он не сомневался в успехе, который был больше необходим ему, нежели следственной группе, когда Сталин узнает о профессиональной деятельности в тюрьме бывшего первого чекиста, сразу поймет, что большая ошибка держать в заключении непревзойденного мастера работы с подследственными, подобный талант следует использовать на благо советской юстиции. Почувствовал себя на коне, когда убедил прокурора в своих способностях сломать любого, использования не кнута, а пряника. Потребовал чай с баранками или лучше бутербродами. Вышинский не одернул, не указал истинное место, и Ягода получил прекрасно заваренный, янтарного цвета чай в подстаканнике с эмблемой РККА.
5
Обратно в камеру летел точно на крыльях, когда как прежде еле передвигал ноги в тяжелых ботинках без шнурков. Чувствовал в теле зуд от желания немедленно приступить к завершающему этапу операции. Перед дверью с «кормушкой» состроил на лице печальное выражение, словно испытал сильное душевное расстройство.
Бухарин сразу обратил внимание на состояние сокамерника.
— Что произошло? Обвинили в нечто ужасном? Следователям не занимать фантазии, без зазрения совести, которую давно потеряли, могут нарушать любые законы, инкриминировать что им угодно, вроде подсыпания стрихнина в котлы кремлевской столовой, желании продать Дальний Восток японцам, провести подкоп под дачу Кобы.
Ягода не спешил с ответом, смотрел себе под ноги. Выдержал паузу и словно с неимоверным трудом выдавил из себя:
— Не хотел расстраивать, но если настаиваете…
— Меня невозможно ничем опечалить, тем более напугать. От любой страшной вести не зальюсь слезами, не впаду в истерику, не лишусь сознания.
— Если требуете…
— Прошу.
Ягода заговорил не сразу.
— В коридоре столкнулся с вашей Анечкой. Ее вели на допрос или возвращали с него. Мы разминулись, не успели поприветствовать друг друга. Анна выглядела крайне изможденной, под глазами темные круги, губы распухли, на виске спеклась кровь. Шла как не живая, по всей вероятности, перенесла удары резиновой дубинкой, сапогами по жизненно важным местам тела. Остается надеяться, что не пострадали почки, целыми остались ребра. Весьма жаль, если избиение применят и к вашему Юре…
