«За короткий перерыв костоломы сотворили из сильного слабого, чтобы впредь не смел плыть против течения, нарушать написанный в Кремле сценарий процесса… Что кроме физического воздействия применили к бывшему дипломату, чтоб он забыл о чести, достоинстве, совести? Пригрозили за ершистость расправиться с семьей?»
[35].
— Подтверждаете прежние показания, какие дали на предварительном следствии?
— Полностью, — отрешенно ответил Крестинский.
Ответ удовлетворил членов суда, недовольным остался лишь Вышинский.
— Чем объясните прежнее дерзкое заявление?
— Причина в моем болезненном состоянии и тяжелом впечатлении от оглашенных здесь обвинений.
— Вину отрицали машинально?
— Именно так.
Ягода слушал и понимал, что Крестинский вынужден сдаться по настоянию не кого-нибудь, а самого Сталина. Генрих Григорьевич был близок к истине: когда вождю доложили по телефону об отказе одного из подсудимых признать обвинения, Иосиф Виссарионович рассвирепел:
— Приведите падаль в сознание!
Произошедшее подсказало Ягоде, как ему следует себя вести: «Нельзя лезть в бутылку, иначе, как Крестинский, узнаю на собственной шкуре, что бывает за отказ признать обвинения. Соглашусь с неоспоримым, малозначимым, второстепенным, главное отмету».
Когда настал черед самому давать показания, повел себя не так, как планировал, заявил, что на следствии говорил неправду.
Ульрих потребовал объяснить причину.
Ягода помялся:
— Позвольте не отвечать на данный вопрос.
— Но подтверждаете доказанное на следствии участие в злодейском умерщвлении товарища Менжинского, у которого служили заместителем и кто мешал вашему карьерному росту?
Ягода провел ладонью по ставшему землистым лицу, словно смахивал невидимую паутину.
— Товарищ Менжинский, как хорошо известно, скончался от неизлечимой болезни.
— Говорите громче и в микрофон.
— Прошу не давить и не заходить в вопросах слишком далеко, чтобы с этой сцены от меня не прозвучало нежелательное, чье имя — государственная тайна. Сугубо секретные, не предназначенные посторонним сведения отказываюсь разглашать при заполнивших зал посторонних. Если настаиваете на своем, удалите публику.
Ульрих посовещался с членами суда, вынес решение об удовлетворении просьбы продолжить заседание при закрытых дверях.
Ягода слукавил, когда обещал сообщить нечто важное, вроде засекреченных операций за кордоном, фамилий внештатных сексотов, пароли для связи с законспирированными в других странах агентами. Всего этого, понятно, не разгласил бы, как и не красящие некоторых членов правительства и даже Политбюро, ЦК партии факты их личной жизни — мздоимство, семейственность, приписки в отчетах, родственные связи с так называемыми бывшими, наличие любовниц и многое другое.
«Оставлю разоблачения напоследок, в случае строгого приговора, тогда не поздоровится многим, чьи портреты носят на демонстрациях, печатают в газетах…»
Вышинский напомнил, что когда гражданин Ягода возглавлял НКВД, то имел любовную связь с невесткой Горького, позже вдовой сына писателя. Ягода возразил: Надежду Пешкову не соблазнял и имел с ней лишь приятельские отношения, но прокурор упрямо стоял на своем.
— После скоропалительной кончины Максима Алексеевича Пешкова вы, не скрываясь ни от кого, стали преследовать неутешную вдову, не давали прохода матери двух чудесных малюток, заманили в свои сети, принудили к сожительству. Ваша похотливость стоит в одном ряду с работой на зарубежные спецслужбы, продажей им наших тайн, секретов.
Проигнорировать подобное обвинение Ягода не мог.
— Если бы состоял агентом немецкого абвера, румынской Сигуранце, французской Сюрте женераль, британской СИ-6, то названные организации сократили бы свои штаты до минимума или закрылись за ненадобностью. К чему содержать дорогостоящих разведчиков, когда в Союзе на них работает, поставляет нужную информацию главный в стране чекист? Прошу прощения, но глупо обвинять еврея в тесной связи с фашистами, расистами, которые повсеместно уничтожают иудеев.
Ответ не понравился судьям, что стало видно по их лицам. И Ягода понял, что необдуманно поспешил с критикой обвинения, следует дать задний ход: «Иначе рассержу Ульриха с его коллегией и мне не поздоровится. В мою пользу говорит успешно проведенная работа с Бухариным, которая значительно ускорила открытие суда. Напомню, что в НКВД обладал полной информацией о нашей агентуре в других государствах, наркоматах, главках, республиканских ЦК райкомах, райисполкомах, штабах Красной Армии. Знаю подноготную сильных мира сего и при неблагоприятном приговоре открою, кто доносил на товарищей, сослуживцев, соседей, даже родственников. Стоит обнародовать компромат на крупных политических деятелей, как полетят головы. Сталин поймет, что я ему необходим, без моей помощи ему не убрать неугодных, не удержаться на вершине власти. Таких, как я, не ведут на лобное место, подобных мне властители берегут пуще собственных глаз. Вождь обязательно оценит мое молчание о его сотрудничестве с царской охранкой, тюремным начальством, что помогало получать небольшие сроки ссылок, довольно легко совершать побеги, об участии в разбойничьих нападениях на караваны с товарами на горных тропах. Не захочет, чтобы обнародовал действительные причины самоубийства Орджоникидзе, выстрела себе в висок жены, а также отданном хирургам приказе — зарезать на операции Фрунзе и многое другое. Вернет свободу и скажет: «Пусть все произошедшее с тобой станет хорошим уроком, предупреждением. Не забывай, в чьих руках твоя жизнь. Могу стереть в порошок, могу и помиловать».
Вспомнил, как спешил на загородную дачу вождя, требовал от водителя увеличить скорость, чтобы поскорее обрадовать его известием о том, как во время исполнения приговора Зиновьев и Каменев рухнули на колени, взмолились о пощаде. Сталин выслушал с нескрываемым удовлетворением, отдал распоряжение хозяйственному отделу ЦК выписать Ягоде ордер на занятие двухэтажной дачи с пристройками, гаражом, баней. С того дня Генрих Григорьевич периодически приносил вождю радостные вести о завершении очередных судов с расстрельными приговорами, уничтожениях за границей ярых белогвардейцев или ставших невозвращенцами сотрудников посольств, торговых миссий, представительств, отправке в лагеря на длительные сроки новых арестантов, ужесточении содержания в тюрьмах, перевоспитании трудом лишенных гражданских прав.
Как-то посоветовал вести следствие в ускоренном порядке, не принимать от политических прошений о помиловании, и Сталин утвердил подготовленное постановление. Когда у жены вышла брошюра «От преступлений к труду», с замиранием сердца преподнес сигнальный экземпляр. Вождь не открыл книгу, а на следующей встрече похвалил Иду. Считал, что сам может поделиться с читателями опытом руководства при прокладке каналов, жаль, руки не доходят, иначе вышло бы увлекательное, посвященное, понятно, вождю чтение. Считал себя глазами ушами, кулаками отца и учителя народов, делающим для него и вместо него самую черную работу, помогая держать страну в крепкой узде…
