Генрих Григорьевич приготовился слушать сдавшегося, но из уст недавнего соседа по камере прозвучало совершенно иное, что заставило дернуться, до посинения пальцев сильно сжать перегородку.
«Этого не может быть! У меня приступ галлюцинации! Сплю, и все снится!».
Бухарин встал за микрофон. Провел ладонью по бортам пиджака. Поправил узел галстука — «удавку» вернули перед началом процесса. Всмотрелся в зал и вначале тихо, затем громче заговорил:
— Своевременно ознакомлен с обвинительным заключением. Считаю необходимым заявить, что опровергаю все лживые, не доказанные следствием пункты. Барьер, за которым стою, отделяет не только от публики, но и от моей страны. Необоснованно назван изменником социалистической Родины, вставшим в ряды проклятых предателей, контрреволюционеров. Без наличия положенного судопроизводством адвоката, вынужден защищать себя сам. Не мог входить в правотроцкистский блок по простой причине, что не имел никакого понятия о его существовании. Подобным образом обстоит обвинение в связи с меньшевиками, с одним их представителем имел короткую встречу за рубежом, наш разговор касался не совместной фракционной борьбы с советской властью, а кампании в печати, критики отдельных сторон деятельности властных структур. До выдворения Троцкого из страны был связан с ним исключительно по работе, ни он, ни тем более я не готовили государственный переворот, не сотрудничали с иностранными разведками. Никто за рубежом не являлся моим хозяином, я не исполнял чужую волю. Полностью отвергаю и обвинение в покушении на Владимира Ильича. Не причастен к преждевременным уходам из жизни товарищей Менжинского, двух Горьких, Куйбышева, Кирова — всех их горячо любил, глубоко уважал…
Ягода подался вперед, словно плохо слышал.
«Он тронулся умом! Ведет себя как ненормальный! Где обещание не лезть в бутылку, согласиться с обвинениями?».
Бухарин не выглядел сломленным, раздавленным. У микрофона на сцене стоял хорошо знакомый многим публицист, оратор, партийный теоретик, революционный практик.
Ягода слушал и не верил собственным ушам, не узнавал Бухарина, того, кто согласился не биться лбом о глухую стену, не плыть против течения, избавить близких ему людей от изощренных издевательств.
«Где обещание пойти на попятную, без каких-либо условий согласиться с обвинением? Порет несусветную чушь, поголовно все отрицает! Куда подевался животный страх за благополучие семьи? Я заверил Вышинского со Слуцким, что убедил Бухарина признать любые обвинения, вплоть до его личного участия в распятии Христа, лишь бы жена с сыном вырвались на свободу, но он подло обманул ожидания! Теперь навредит не только себе, а главное, мне».
Обладающий талантом блестящего полемиста, громадным опытом общения с разными слоями общества, умением побеждать в любом споре, Бухарин продолжал наступать:
— В обвинительном акте говорится, что я член шайки разбойников. Но тогда бы был знаком с каждым, находился с ним в тесной связи, я же только здесь узнал о существовании разбойников. Знаю, что ждете от меня раскаяния, но его не будет, да и вряд ли понадобится: признания обвиняемых учитывали лишь в средневековье, тогда это было главным принципом юриспруденции — для вынесения приговоров
[39].
Николай Иванович умолчал о грубейших нарушениях в ведении следствия, неприобщения к делу протоколов допросов, применении угроз, запугиваний.
В зале и на сцене никто не шелохнулся, не кашлянул, ни под кем не скрипнуло кресло, взоры всех устремились на Бухарина. Первым справился с оцепенением прокурор. Вышинский вскочил, точнее, подпрыгнул, сверкнул линзами очков.
— Не смейте заниматься очковтирательством! Не прикидывайтесь безгрешной овечкой! Все ваши преступления доказаны неоспоримыми фактами, показаниями многочисленных свидетелей, наконец вами на следствии! Не становитесь в позу несправедливо оболганного! Не пытайтесь обелить себя — черному кобелю не отмыться до бела! — Всегда сдержанный, Вышинский был не похож на себя, лицо стало багровым, он тяжело дышал открытым ртом, точно выброшенная из воды на сушу рыба,
Бухарин оставался спокойным, что давалось ему с трудом.
— Мое признание в конце следствия было вынужденным, полученным в результате незаконных методов, в частности угроз
[40].
Что еще сказал Бухарин Ягода прослушал из-за отчаяния — выступление первого в списке подсудимых поставило жирный крест на всей проделанной в камере работе.
«Подвел, подлец, под монастырь! Подставил ногу, шмякнул лицом в грязь! Обвел вокруг пальца. Я во всем виноват — забыл с кем имею дело, не учел, что объект хитрец, даст фору любому, обыграет, оставит в дураках!»
Вышинский обозвал Бухарина мразью, вонючей падалью, разложившимся элементом, зловонной кучей, отребьем, поганым псом — ругательства сыпались как из рога изобилия. Досталось и другим подсудимым, которые могли последовать примеру Бухарина, так же отказаться от прежних показаний, мало того, обвинить следственную группу и генерального прокурора в нарушении законности. Не забывая, что ему внемлют не только в зале, сказанное растиражируют газеты, передадут по радио, завершил выступление заранее заученным:
— Пройдет время, могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном, чертополохом, покроются вечным презрением советских людей, всего нашего народа! А над советской страной по-прежнему будет ясно и радостно сверкать светлыми лучами солнце. Будем же продолжать шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости дороге во главе с нашим любимым вождем и учителем товарищем Сталиным!
Заполнившие зал привыкли выражать безудержную радость при каждом упоминании имени вождя, раздался шквал аплодисментов, послышались крики:
— Слава великому Сталину!
— Ура товарищу Сталину, вождю и учителю!
Ульрих не тронул колокольчик, чтоб добиться тишины для продолжения заседания. Воодушевленный высокой оценкой своего выступления, Вышинский произнес продиктованное Сталиным, причем запомнил настолько хорошо, что разбуди ночью, повторил бы слово в слово:
— Вся наша необозримая страна от мала до велика ждет одного: изменников и шпионов, предавших врагу нашу Родину, расстрелять как поганых псов. Наш народ требует раздавить проклятую гадину!
Текст вождя Вышинский берег к заключительному выступлению перед вынесением приговора, но посчитал, что сейчас тирада как нельзя кстати.
17
Накануне открытия процесса Сталин приказал провести из Дома Союзов в свой кабинет радиолинию. Поскребышев напомнил, что радиостанция Коминтерна передаст в эфир отчеты о суде, трансляция пойдет и по проводному вещанию, которое можно слушать в домашних динамиках-«тарелках». Вождь перебил личного секретаря:
