Ежов вытянулся по стойке «смирно».
— Клянусь оправдать высокое доверие!
Иного ответа Сталин не ждал.
Ежова подмывало спросить: кто, кроме упомянутого в депеше из Сочи Якова Агранова, станет заместителем, можно ли самому предложить нужную кандидатуру или она уже подобрана вождем?
Сталин догадался, что волнует собеседника.
— Прежнего заместителя Прокофьева переводим в Наркомат связи, но ему место не там, а на нарах. Вторым замом станет Матвей Берман
[49].
Ежов обрадовался:
«Хорошо, что не навязал Льва Бельского
[50], он нахрапист, ведет себя в главке милиции как царек. Жаль, нельзя попросить в замы Фриновского
[51] — волевой комкор, засиделся в Управлении пограничной и внутренней службы, мне предан безгранично».
На прощание вождь пожелал успехов на новом месте.
— Берись за работу засучив рукава, с крепко сжатыми кулаками, держи врагов в «ежовых рукавицах», — Сталин улыбнулся придуманному образу, который, благодаря карикатуристу Борису Ефимову, изобразившему в «Правде» Ежова в перчатках с шипами, стал известен каждому в стране. Главный печатный орган поспешил окрестить нового наркома «любимцем народа, обладателем величайшей бдительности, железной воли, владеющим тончайшим пролетарским чутьем, огромным организаторским талантом, недюжинным умом».
Из Кремля на новую службу, в новый кабинет с окнами на площадь Дзержинского, летел как на крыльях. Покачивался на кожаном сиденье позади водителя, охранника, потирая ладонь об ладонь.
«Сейчас, без сомнения, весь аппарат дрожит как осиновый лист, хотя не из трусливых, не раз стояли под пулями. Всем не терпится узнать мой характер, груб или нет, требователен или прощаю ошибки».
У служебного подъезда охранник услужливо распахнул дверцу машины, затем подъезда. Прошел мимо замерших проверяющих пропуска, удостоверения — порадовало, что его знают в лицо, информированы о том, кто стал их начальником. Решил позже взгреть: обязаны проверять документ у каждого, не взирая на лица, звания, занимаемый пост.
На лифте поднялся на третий этаж. Вошел в кабинет, куда изредка наведывался, когда там восседал предшественник. Хмуро обвел взглядом стены, мебель и изрек стоящему за спиной помощнику:
— Здесь все дышит зловонным запахом врага.
Приказал начальнику хозчасти выделить другой кабинет и спустя полчаса стал обживать комнату в левом крыле здания. Не понравился цвет штор, и их тотчас сменили, то же самое произошло с чехлами на стульях. Потребовал заменить портрет Дзержинского на портрет Сталина.
Продиктовал первый приказ о вступлении на пост начальника и об усилении охраны членов Политбюро, маршрутов их поездок, загородных дач.
Затребовал в отделе кадров личные дела начальников отделов, решив узнать об отношении сотрудников к спиртному, их семейном положении, внебрачных связях и прочем, что следовало бы знать о подчиненных.
В полдень собрал руководящий состав. Всматривался в рассевшихся за большим, как в кабинете Сталина, столом, точно желал в каждом увидеть что-то скрываемое.
— С этой минуты наркомат переходит на военное положение по причине вражеского окружения. Чем успешнее народное хозяйство и выше становится благосостояние трудящихся, тем злее, хитрее, коварнее вражеское отродье, готовящееся всадить нам нож в спину. Озлобленные остатки эксплуатировавших в прошлом народ, недобитые белогвардейцы, оппозиционеры, троцкисты совершают не только пакости, клевещут на советскую власть, но и не упускают любую возможность навредить. — Покосился на услужливо поставившего на стол откупоренную бутылку с минеральной водой ессентуки, хрустальный стакан и продолжил: — Несмотря на малый рост, имею довольно длинные цепкие руки, острый взгляд — не потерплю малейшего проявления разгильдяйства, халатности! — Сжал пальцы рук во внушительные кулаки. — Железной метлой в наикратчайший срок выметем всех, кто путается у нас под ногами! Чистку начнем с наших рядов, по имеющимся неоспоримым сведениям, мразь пролезла и в ряды чекистов. — Как вождь, стал говорить о себе в третьем лице. — Станем не только понижать в звании, должности, но и гнать из наших рядов в три шеи, отдавать под суд и без жалости карать, карать, карать! Все свободны.
Стараясь не греметь стульями, чекисты покинули кабинет.
Ежов похвалил себя: «Дал верную установку, правильно припугнул, чтоб не разоружались ни на день, ни на час, оставались бдительны даже во сне, осознали, что время Ягоды прошло безвозвратно, пришло новое, куда серьезней, ежовское».
На следующий день начал, как обещал, чистку. В столице и по всей стране прошли аресты заслуженных чекистов, кто работал еще при Дзержинском и Менжинском
[52], секретарей обкомов, крайкомов, республиканских ЦК, директоров крупных производств, совхозов, хорошо знавших Ленина старых большевиков, командиров Красной Армии. Ежедневно за подписью Ежова выходили грозные приказы по НКВД:
До сего времени по контрреволюционному элементу не нанесено полного оперативного удара. За развал работы, отсутствие бдительности в борьбе с контрреволюцией, за связь с врагами народа арестовать, предать суду…
Далее шла разнарядка на аресты. В приказах, директивах не уставал требовать «резкого усиления изъятия антисоветских элементов». Маховик репрессий заработал, как хорошо смазанный агрегат. Ежов показывал подчиненным пример и трудился рьяно, с вдохновением, вникая в самую суть любого вопроса, решая каждую сложную ситуацию.
Не покидал кабинет порой до полуночи, а иногда, по примеру вождя, оставался на Лубянке всю ночь. С трибуны, в печати не уставал требовать смести, вырвать с корнем путающихся под ногами перерожденцев, семимильными шагами идти к коммунизму.
Почувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда Сталин похвалил за проведение на должном уровне процесса над членами Параллельного антисоветского троцкистского центра. Кроме Радека и Сокольникова всех приговорили к смертной казни. Курировал так называемый «заговор маршалов», где на скамье подсудимых оказались прославившиеся в Гражданскую военачальники — М. Тухачевский, В. Шмидт, И. Якир, И. Уборевич, которых впоследствии расстреляли
[53].
