В дальней части цеха послышался жалобный писк. Сердце Поппи ускорилось.
– Кто там?
Снова писк.
За ним последовал визг, который Поппи узнала бы из тысячи.
– Черчилль! – вскрикнула она и помчалась по центральному проходу цеха.
Воздух, будто стая злой саранчи, заполонили мотыльки. Их пыльные крылья били Поппи по лицу, и ей пришлось закрыть рот.
Рыдающая Митси сидела между перевёрнутыми вверх дном корзинами и прижимала к себе Черчилля, который отчаянно рвался на свободу.
– Поппи! – Митси, дрожа, развела руки, отпуская наконец мини-пига. – Поппи, они улетели за тобой! Нужно спешить! Идём поищем его!
Черчилль потрусил за ними.
Митси спустилась на три лестничных пролёта вниз, и они зашагали по полу, выглядящему на удивление современно.
– Думаю, они держат его здесь, – шепнула она Поппи. – Не знаю, что они с ним успели сделать. Иди первая. Он захочет тебя видеть.
Митси изменилась с того последнего раза, когда её видела Поппи. Она казалась полнее, будто занимала больше пространства, и двигалась быстрее и целеустремлённее, без прежней замкнутости.
Но Поппи некогда было над этим размышлять: её левая рука практически вибрировала от дрожи. Повернув ручку деревянной двери, она навалилась на неё плечом.
Девочки зашли в длинную узкую комнату с низким потолком, выглядящую так, будто её пробили в скале под фабрикой. В воздухе стоял густой и едкий запах ацетона. На стене слева от двери висел вытяжной шкаф. Все стены комнаты, похоже, были посвящены определённой цели. Левую стену отвели под узкие шкафчики с круглыми ручками. Внутри одного из них лежали белые пакетики, аккуратно рассортированные согласно написанным на них именам и датам. Под ящиками тянулись лабораторные столы с рядами конических колб с высокими горлышками, мензурок и дистилляционным оборудованием.
В стену напротив был встроен длинный белый рабочий стол. Сбоку гудела стеклянная магнитная мешалка, такая же стояла в школьной лаборатории. Внутри её вращалось нечто, похожее на рыжие человеческие волосы. Позади сосудов разной формы и пипеток стоял стеллаж с тысячами маленьких бутылочек, наполненных яркого цвета жидкостями и рассортированных по цвету в виде размытой радуги во всю длину стены. В углу высилась гора выцветших деревянных рамок.
Эразмуса здесь не было. Зато был кто-то другой. У дальней стены стояло что-то вроде большой печатной машинки и стеклянный шкаф, внутри которого находились печатные ленты, пришпиленные булавками, будто коллекция насекомых. А перед ними, спиной к Поппи, стояла женщина. Она была одета, как учитель, в мешковатую юбку-карандаш, блузку и кардиган горчичного цвета. Митси, подхватившая с пола Черчилля, попятилась и села на табурет. Мини-пиг испуганно засучил копытцами и дико забился. Вырвавшись, он бросился к Поппи. Та взяла его на руки и почесала за ушками.
В этот момент женщина повернулась, и Поппи ощутила резкую боль, зародившуюся в желудке и быстро поднявшуюся до самого горла.
– Мама?
Мама улыбнулась и откинула назад волосы. Поппи опустила Черчилля на пол. Рюкзак соскользнул с её плеч.
Мама опустилась на колени и развела руки.
– Иди ко мне, Поппи.
В горле Поппи пересохло, её слова прозвучали как придушенный хрип:
– Как ты здесь оказалась?
Мама нахмурилась.
– Я всегда была здесь, Поппи. Ты сама сказала, что всё ещё можешь слышать моё сердце. Ты слышишь его на своей подушке, когда засыпаешь. Слышишь его, когда думаешь. Слышишь его, когда задерживаешь дыхание.
– Ты умерла, – сказала Поппи.
– Я кажусь тебе мёртвой, Поппи? Иди ко мне.
Мама была такой красивой, и в этот момент Поппи поняла, что уже успела немного забыть, как она выглядела.
– Не бойся, солнышко, – сказала мама. – Всё закончилось.
– Я умерла? – спросила Поппи.
– Нет, солнышко. Ты слишком много волнуешься. Ты всегда была такой. В этом ты моя копия.
Поппи хотелось что-то срочно предпринять. Например, ударить себя по голове большой тяжёлой палкой. У неё всё плыло перед глазами.
Мама улыбнулась.
И Поппи тоже улыбнулась.
– Помнишь, как мы задерживали дыхание, когда въезжали в туннели в Лондон? – спросила она.
Мама засмеялась:
– Помню.
– И как мы считали, кто продержится дольше?
– Папа постоянно нас отчитывал.
– А помнишь тот день, на пляже в Корнуолле, когда папа нашёл медузу?
– Стараюсь забыть, – поморщилась мама.
– И как я потеряла в песке динозавра, и мы так его и не нашли.
– Разве я могла о таком забыть! – рассмеялась мама. – Иди ко мне, моя дорогая.
Поппи медленно зашагала и остановилась в паре метров от мамы.
Та потянулась к ней.
– Иди к своей маме, Поппи, – сказала Митси.
Поппи внимательно на неё посмотрела. Митси улыбалась от уха до уха. Поппи повернулась назад к маме.
– Почему я не слышу твоё сердце? – медленно спросила она.
– Иди ко мне.
– Но я всегда его слышу.
Рука Поппи метнулась вперёд и схватила маму за нос. Шёлковая маска упала на пол мерзкой горкой кожи и волос.
– Далия! – ахнула Поппи.
– Возможно, – сказала Далия и сама себя дернула за нос.
Её плечи раздулись, и ей на грудь легла густая неухоженная борода Марли-человека.
– Марли? – прохрипела Поппи.
Толстые пальцы Марли потянули за кончик его носа, и плечи снова «сдулись». Шёлк порхнул на пол, явив хозяйку магазина тканей Элизу Кринк.
Она в последний раз дёрнула себя за нос большим пальцем и указательным в напёрстке. Но шёлк лишь слегка приподнялся над её лицом и тут же расправился.
– Моя милая девочка, – сказала Элиза, шагнув навстречу Поппи. – Это последнее лицо, – она коснулась щеки, – пришито. Если бы я показала тебе, что скрывается под ним, тебя бы всю жизнь мучили кошмары. Какая досада, что этого не случится.
– В-вы одна из Щеппов? – прошептала Поппи. Её рот будто превратился в пустыню.
– Одна из них, да, – вздохнула Элиза.
Но Поппи ощутила затылком ещё чьё-то дыхание и резко развернулась.
Митси продолжала улыбаться во весь рот. Она ущипнула себя за кончик носа и потянула. Её тело раздулось, а шея удлинилась. Поппи тотчас узнала эти крашеные волосы цвета лакрицы.
– Бон… – начала она.
– Бонхильда Бонхоффер, кондитер и поставщик всего сладкого, – закончила за неё мисс Бонхоффер.
