Но Эмме было всего семнадцать, и она имела слишком легкий, бездумный характер. Жизнь давно научила не заглядывать вперед дальше нынешнего дня. Три года назад они с матерью приехали в Лондон без пенса в кармане и с одной надеждой выбраться в люди. За это время юная женщина много что испытала: была горничной, работала в борделе у Келли, состояла в любовницах у приятеля принца, изображала богиню в «Храме здоровья», развлекалась в Ап-Парке с Гарри, снова испытала нищету деревни Хаварден и даже родила ребенка. Получив защиту от Гревилла, она, недолго думая, влюбилась в Чарльза, причем так, что не представляла себе жизни без него.
Пока это Чарльзу нравилось: девушка была покладистой, во всем подчинялась, что позволяло использовать ее в своих целях. Нет, Гревилл не Келли и не стал одалживать свою любовницу кому-то, но он решил, что пора вести Эмму к Ромни, однако сначала решил чуть облагородить. Ромни наплевать, какое количество ошибок делает в одном слове красотка, но, если Эмма начнет болтать своим грубым деревенским выговором или, того хуже, ругаться, может сложиться неприятное впечатление и первый сеанс стать последним.
Чарльз не подозревал, что и с самой Эммой, и с ее грубым уэльским акцентом, и с привычкой ругаться знаменитый художник давно знаком.
— Эмма…
— Чиво?
— Не «чиво», а «что». Следи за собой, пожалуйста.
— Што?
— О господи, когда ты, наконец, избавишься от своего ужасного акцента?! Я же велел читать книги вслух, медленно и старательно произнося каждое слово!
— Я читаю, тока када читаю, все получается, а када говорю — нет.
Гревилл был в отчаянии, казалось, никакая сила не может выкорчевать из Эммы все эти «чиво», «када» и «тока». Сколько же понадобится лет и усилий, чтобы привести в порядок мозги этой красотки? Она действительно старается, но натура часто берет верх. Чарльз представил себе косноязычную Эмму рядом с леди Федерстонхо и едва не рассмеялся, настолько картина была забавной.
Но оказаться рядом с аристократкой Эмме не грозило, для нее имелось несколько иное занятие.
— Дорогая, я просто прошу тебя, прежде чем произносить какую-то фразу вслух, сделай это мысленно и пойми, какие слова ты можешь выговорить неправильно.
В прекрасных голубых глазах даже показались слезы:
— Я стараюсь, Чарльз, я очень стараюсь. Тока я же… ой! Только я же редко с кем говорю, у нас никто не бывает, мы никуда не ходим, ты дома бываешь тоже редко, а мама моих оговорок не замечает.
— Следи за собой сама, это лучший контроль. И побольше читай вслух. Кстати, о выходах: ты понимаешь, что мы не можем идти в театр, где тебя еще помнят, не можем выезжать гулять туда, где встретится Джон Пейн, я не хочу, чтобы в тебя ткнули пальцем и сказали, что помнят прошлые заслуги. Пожалуйста, не плачь, дорогая, я в этом не виноват.
Эмма звучно хлюпнула носом, снова приведя в отчаяние сэра Чарльза. Чуть поморщившись, он подал ей платок:
— Эмма, дама не должна вот так звучно сморкаться. И, пожалуйста, имей свой платок, у тебя же есть возможность.
Он немного постоял у окна, что-то разглядывая снаружи, потом обернулся к промокавшей слезы любовнице:
— Я хочу познакомить тебя со своим приятелем. Он художник, один из двух самых знаменитых в Лондоне, большой ценитель женской красоты…
Эмма в ужасе затаила дыхание.
— …Ромни. Джордж Ромни истинный апологет женской красоты…
— Кто?! — почти с ужасом выдохнула женщина.
— Ценитель. Возможно, он напишет твой портрет.
Как сказать Гревиллу, что Ромни уже писал ее, что
они давно знакомы? Эмма не успела решиться на это, Чарльз взялся за шляпу и трость:
— Мы поедем к нему завтра, постарайся выглядеть очаровательно, благодаря Ромни можно стать очень популярной.
— Но ты же не хочешь, чтобы меня кто-то знал?
— Не кто-то, а твои прежние приятели!
— Чарльз, ты не останешься даже ужинать?
— Мне некогда, извини. Встретимся завтра.
Ни к чему говорить любовнице, что ужин у него состоится в более изысканном обществе. Красота еще не все, к ней бы приложить умение вести себя по-светски… Эмма старается, очень старается, у нее многие манеры аристократки, научилась вести себя прилично за столом, но с беседой пока туго. Эмма болтлива не в меру и, увлекаясь, мгновенно забывает о своем деревенском акценте и косноязычии. Однако Чарльз вовсе не намеревался представлять свою подругу королю или вести в высшее общество, он и сам туда входил только во время больших приемов и бочком.
У Гревилла прекрасная родословная, но не слишком большое состояние, как-то вести светскую жизнь он еще мог, но для будущего этого мало. Надежда только на дядю, брата матери лорда Гамильтона, который уже много лет представлял Англию в Неаполе при дворе короля Обеих Сицилии. Лорд Гамильтон весьма состоятелен, но главное — у него потрясающая коллекция художественных ценностей и нет наследников.
Супруга лорда Гамильтона Кэтрин, с которой они прожили больше двадцати лет, очень больна, а лорд уже немолод, дети у них едва ли будут, потому единственным наследником может быть только Чарльз. К племяннику лорд Гамильтон относился прекрасно, у них очень много общего, прежде всего страсть к коллекционированию, правда, картины и древние артефакты Гревиллу не по карману, он собирал больше минералы, но сама страсть одного коллекционера другому всегда понятна. Коллекционер коллекционеру всегда друг, даже если они претендуют на один и тот же предмет.
Дядя любил племянника и заверял Чарльза, что в завещании уже назвал его единственным наследником. В этом отношении можно быть спокойным, но ведь, пока жив дядя, самому Гревиллу нужно тоже на что-то жить и собирать свои коллекции.
Чарльз вспомнил, как удивилась Эмма, разглядывая его коллекцию минералов:
— Чарльз, а зачем ты собираешь эти камни? Разве их мало валяется под ногами? У нас в Хавардене разных камней полно, может, следовало привезти для тебя несколько?
— Это не просто камни, а редкие минералы, такие под ногами не валяются.
— Ну да, редкие! Точно вот такой серый я видела в Хавардене. Правда, правда! Выбросила, потому что он попал с кусками угля.
Гревилл только махнул рукой:
— Не рассуждай о том, в чем не разбираешься.
И римские черепки приводили Эмму в ужас, потому что тратить деньги на битую, да еще и много столетий назад, посуду она считала неразумным.
— Неужели разумней поить шампанским лошадей?
— Объясни, чем это ценно, я пойму.
— Для этого надо хоть чему-то учиться.
— А ты не мог бы учить меня?
Мог и учил, вернее, нанял учителей, но успехи Эмма делала только в рисовании и пении. Все восторгались ее идеальным голосом и слухом, ее умением схватить суть изображаемого предмета и прекрасным видением мира. А вот грамматика упорно не давалась, даже за речью она уже следила, но писала все так же невообразимо.
