На следующий день Лена доложила о результатах своего похода. Пожилой библиотекарь, растроганный желанием дочери собрать все свидетельства последнего периода жизни трагически погибшего отца, выдал Лене список книг – как тех, что Стремстад брал на дом, так и тех, которыми он пользовался в читальном зале.
В зале Стремстада интересовали только каталоги аукционов Bukowski с 1918 по 1951 год, а для дома он выбрал воспоминания Олофа Будмана и десяток книг, рассказывающих о так называемых «застрявших судах». Речь шла об остававшихся в 1940 году в порту Гетеборга на момент оккупации Германией Норвегии торговых судах этой страны, которые в течение 1941-43 г. г. пытались прорваться со шведскими стратегическими грузами – марочной сталью, подшипниками и тому подобным – в Великобританию.
Обсуждение «списка Стремстада» состоялось на борту «Ориона». Итоги подвел Сорен Морель:
– Итак, что мы имеем? Стремстад незадолго до своего исчезновения сообщил «Экспрессен», что собирается писать книгу, которая окажется «бомбой». Очевидно, что там должны были присутствовать наша «переодетая» под «восьмую» подлодка С-27 и реальная С-28, о ней мы пока ничего не знаем. Литературу, которую Стремстад брал в библиотеке, можно условно разделить на две категории. Первая – книги о распродаже большевиками произведений искусства после революции и роли в этой истории «красного банкира» Олофа Будмана. Для молодого поколения, интересующегося преимущественно компьютерными играми, сообщаю. Одна из крупнейших в Европе коллекций древних русских икон – около 100 штук, – хранящаяся в Национальном музее, – дар Будмана шведскому государству. Ему, в свою очередь, руководители большевиков позволили купить иконы за бесценок в благодарность за посредничество при заказе локомотивов в Швеции в начале 20-х годов прошлого века. В ту же графу я бы занес и каталоги аукционного дома Bukowski. Логично было бы предположить, что Стрем-стад просматривал их в читальном зале, выискивая какие-то произведения искусства, вывезенные из России и проданные в период с 1918 по 1951 год. Второй блок источников, информацию из которых Стремстад, вероятно, тоже хотел включить в свою рукопись, касается операций «Раббл», «Перфоманс», «Бридфорд» и «Муншайн», проведенных в годы Второй мировой войны британским консульством в Гетеборге. Я в 82-м году погружался на Skytteren, один из этих «норвежцев», не сумевших проскочить через немецкий барьер в Скагерраке. Красавец длиной 172 метра, самое большое из судов, затонувших в шведских территориальных водах! Лежит на семидесятиметровой глубине – мы проверяли состояние танков с мазутом, на поверхность тогда стали подниматься нефтяные пятна. Эти прорывы немецкой блокады норвежцами сами по себе достойны новой книги, но какая может быть связь между распродажей Советами содержимого царских дворцов и музеев в довоенный период, подводными лодками на Балтике и операциями на Западном побережье?
– Наверное, Стремстад просто хотел напихать в свою книгу все любопытное. Одна глава об этом, другая – о том. Глядишь, и пошли продажи, – предположил Степка.
Эта гипотеза, однако, вызвала возражения со стороны Лены:
– Стремстад говорил этой своей… Пернилле, что опубликует то, что никому неизвестно. И ей показалось, будто он хочет рассказать о чем-то одном, но очень важном. Конечно, она могла все это сама себе придумать. Ведь девушке Джеймса Бонда когда-то очень хотелось приключений.
Сара, скорее, склонялась к версии Степки о «винегрете», который Стремстад стряпал для широкой публики.
– Сорен, про старшего Будмана ведь хорошо известно, что он еще до войны переехал во Францию, а в войну перебрался в США. Какие дела у него могли быть в Швеции в тот период? – заметила она. – Думаю, Стремстад собирался написать обо всем понемножку, и этот Будман, русское искусство и норвежские корабли только уведут нас в сторону. Старший Будман умер несколько лет назад, но мы с Соре-ном немного знаем его сына, Петера, ему около пятидесяти. Живет в Штатах, часто приезжает в Стокгольм. Учился в интернате в Сигтуне, со сливками общества, потом в Высшей торговой школе в Стокгольме, но не закончил, бросил и инвестиционным фондом старшего Будмана не захотел заниматься. Основал компанию «Навигатор», специализирующуюся на разработке электронного оборудования морского назначения, что-то сам изобрел в этой сфере. Любит подчеркивать, что сам создал свое дело и ничего общего с папенькиными сынками, взявшими готовый родительский бизнес, у него нет. Искусство его вроде бы тоже не интересует. Читала одно старое интервью с ним, где он назвал банкиров ханжами, прикрывающими свой срам фиговыми листками высоких культурных потребностей.
– Все же какая-то связь с делами отца у него есть, – возразил Сорен. – Вот, собрался открывать музей с его коллекцией живописи. Попробую с ним встретиться, когда он снова появится в Швеции.
– Обязательно нужно с ним поговорить, другого выхода у нас все равно нет, – поддержал его Юра. – Пусть версия и ненадежная, но почему бы не предположить, что перед нами элементы одной истории. Советский Союз в 20-е годы с помощью Будмана покупал в Швеции паровозы и промышленное оборудование, расплачивался за это частично произведениями искусства. Допустим, что и в войну Будман приложил руку к такой торговле. На подлодках в Швецию переправляли плату за стратегические материалы, а доставляли их в Советский Союз через Великобританию на этих норвежских «застрявших судах».
– А знаете, – заметил Сорен Морель после минутного молчания, – что-то в этом есть. Я, когда работал на Skytteren, встретил одного человека, который уверял, что его дед – он был владельцем завода в Центральной Швеции – неплохо заработал в войну на торговле с Советским Союзом. Он продавал Москве конверторные печи. Товар объемный, самолетами не перетащишь. И он сказал, что возили судами. Одна из таких печей, по его словам, до сих пор лежит в трюмах Skytteren.
Решение было принято. Сорен пообещал заняться младшим Будманом, а Степка, Юра и Лена отправились назад, на «Виллу Каталина». Запущенный сад, однако, так и не дождался батраков. Когда Лена открыла почтовый ящик, там лежало письмо без обратного адреса. На листке бумаги была напечатана одна-единственная строчка: «Николай Матвеев. Эскильстуна. Лагерь интернированных. Александр Берг».
«Похоже, это тебе», – Лена сунула Юре конверт, штамп на котором показывал, что письмо опустили в Стокгольме два дня назад. Послание, точно в насмешку над Юриными эмоциями, было снабжено веселенькой марочкой с изображением главного силача Швеции всех времен: Пеппи Длинныйчулок, поднимающей на руках лошадь.
Кем бы ни был неизвестный помощник, указал он на человека действительно любопытного. Интернет выдал лишь единственную короткую ссылку. Это был чей-то анонимный комментарий к статье о шведских лагерях во время Второй мировой войны. Советский матрос Николай Матвеев, находившийся в лагере интернированных Бюринге под Стрэнгнэсом с 1941 по 1944 год, проходил в 1944 году свидетелем на процессе о попытке убийства его товарища по бараку Антона Никифорова.
Сюрприз преподнес газетный архив Королевской библиотеки. Юра, прильнув к стеклу проектора, второй час просматривал микрофильмы страниц газеты «Эскильстуна Курирен», точно глядел в волшебный колодец времени, на темной воде которого сменялись картины жизни нейтральной Швеции. Сводки немецкого командования и сообщения Совинформбюро о боях на Украине, рецепты блюд из барсучатины и реклама заменителя кофе, и вдруг – прямо на первой странице – знакомое фото «портрета на стене». Дед. Только здесь он был не в военной форме, а в гражданском костюме, с забинтованной головой. Под снимком – подпись: «Матрос Антон Никифоров отказался вернуться в Советский Союз. За это его чуть не убил собственный товарищ».
