Как же Екатерина ненавидела его полные щеки, нос картошкой, неуклюжую походку, всю приземистую фигуру сына! А ведь, в сущности, Франсуа повторял ее саму — тот же землистый цвет лица, та же пухлость тела и щек, тяжелый взгляд невыразительных глаз…
За что мать не любила Маргариту, не мог бы объяснить никто, даже она сама. Девочка родилась и росла крепенькой, подвижной и очень смышленой. Ловкая, стройная, она одновременно была очень схватчивой, обладала прекрасной памятью и способностью к обучению. Маргарита лучше всех в семье усвоила латынь, легко говорила на итальянском, много читала, сама недурно владела пером… А еще была стройна, грациозна, умела со вкусом одеваться и очаровывать всех вокруг. Жемчужина Валуа… нелюбимая матерью.
Маргарита слишком любвеобильна и ненасытна в постели? Но не сама ли Екатерина тому виной? Будучи, как всегда, недовольна маленькой дочерью, однажды заметив, как ласковая Маргарита шепчет что‑то на ухо брату Генриху, и ревнуя сына к вниманию дочери, королева резко выговорила девочке, что та слишком ластится к мальчикам. Ребенок действительно был ласковым, но как раз на физических контактах заострять внимание не стоило, умная мать поступила бы наоборот. Но Екатерина, словно найдя возможность за что‑то выговорить дочери (другого просто не находилось, Маргарита не давала поводов ее ругать, страшно боясь мать), стала постоянно ругать девочку. Запретный плод сладок, Маргарита, у которой, возможно, и не развилась бы эта самая тяга к противоположному полу, во всяком случае, до неприличных размеров, теперь и сама почувствовала необходимость прикосновений, ласки, а потом и просто близости.
Первым ее любовником, вопреки наветам, распространяемым Антрагом, был собственный брат Генрих. Но даже тут мать оказалась несправедлива. Поняв, что дети физически близки между собой, королева напала на Маргариту, точно в этом виновата одна дочь. Генрих старше, и он мужчина, но Екатерина посчитала, что это сестра соблазнила брата!
А потом и вовсе: Маргарита крепче, она прекрасно ездила верхом в мужском седле, отменно фехтовала, могла танцевать весь вечер, ничуть не уставая, она блистала остроумием и знанием той же латыни, легко вела любую беседу, она была полна жизни… Изнеженный, полусонный Генрих откровенно проигрывал сестре. При дворе любовью занимались все и в каждом углу, не иметь любовника или любовницу считалось просто неприличным, лучше — если несколько. Но почему‑то только Маргарите это ставилось в вину. Вслед за королевой принцессу осуждал двор, словно распутней Маргариты де Валуа и на свете никого нет. Дамы и кавалеры, имевшие по несколько связей одновременно, с удовольствием поливали грязью красавицу — почему бы не делать это, если королева‑мать и король открыто говорят о беспутстве Маргариты?
Маргариту выдали замуж за заведомо нелюбимого человека из политических соображений, но когда она попыталась наладить отношения с супругом, мать просто подсунула тому Шарлотту де Сов, которая эти отношения навсегда испортила. Зачем? Только порывшись глубоко в себе, Екатерина могла бы честно признаться, что не выносила мысли о возможном счастье дочери. Это было нелепо, но это было так. Сама когда‑то испытавшая немало бед из‑за неприятия мужем и двором, Екатерина почему‑то не допускала, что дочь сумела бы склонить на свою сторону мужа и стать настоящей королевой.
Стоило Маргарите в Нераке наладить хоть какую‑то, пусть и странную жизнь, как мать тут же вытребовала ее обратно в Париж, попросту разрушив все достигнутое дочерью за несколько лет. А оскорбительные обвинения, открыто прозвучавшие из уст короля Генриха при огромном стечении придворных? Разве мать не понимала, насколько брат унижает сестру? Разве остальные не могли быть обвинены в том же? Все всё прекрасно понимали, но с удовольствием присутствовали при унижении королевы Наварры, и никто не встал на ее защиту.
А потом был обман, чтобы заманить Маргариту в ловушку, обман, который дочь уже не простила. Она не захотела переписываться с матерью из Юсона, зато умудрилась стать в нем хозяйкой. И теперь непонятно, кому лучше — Генриху, терзаемому со всех сторон и запутавшемуся в своих поступках окончательно, или Маргарите, сумевшей стать свободной даже в заключении и превратить тюрьму в оплот своей независимости.
Но даже в эти минуты мать больше думала не о дочери, которой откровенно испортила жизнь, а о сыне, которому испортила тоже, но который хотя бы был королем. Материнская любовь и материнская ненависть оказались камнем на шее, тащившим на дно ее детей!
Королева чувствовала себя все хуже, но на любые опасения отвечала только со смехом: — Я еще поживу!
Откуда такая уверенность? Екатерина свято верила в предсказания Руджиери, маги действительно никогда не ошибались, они предсказали даже невероятную гибель ее мужа короля Генриха II на турнире. Кто мог предположить, что обломок копья капитана шотландцев Монтгомери угодит под забрало королевского шлема и вонзится в глаз? Только прорицатели.
Но Руджиери когда‑то твердо сказали, что она умрет рядом с Сен‑Жерменом. Послушав прорицателей, Екатерина построила свой дворец как можно дальше от него и потому не беспокоилась. Нет уж, ее к Сен‑Жермену не заманишь еще много лет. Болезнь болезнью, но умирать королева‑мать не собиралась, Блуа от Сен‑Жермена далеко.
А врачи были настроены очень пессимистично:
— Мадам, у вас слишком сильный жар!
Утром 5 января 1589 года Екатерина Медичи дышала уже с трудом. Чувствуя, что осталось недолго, она потребовала нотариуса, решив написать завещание, и духовника, чтобы исповедаться. Из завещания королева‑мать совсем исключила Маргариту, словно у нее и не было такой дочери, отдав большую часть владений, которые должны бы отойти королеве Наварры, любимой внучке и незаконнорожденному сыну Карла IX. Маркиз Канийак оставался без Оверни, но он об этом никогда не узнал, так как вскоре погиб сам.
Пришел и исповедник, хотя Екатерина Медичи твердо верила, что это не последний день жизни. Однако ее собственного исповедника рядом не было, потому в комнату вошел королевский, из числа новых, которого королева‑мать не знала.
— Как вас зовут?
— Жюльен де Сен‑Жермен, мадам.
Никто не понял, почему так побледнела Екатерина Медичи…
Маргарита проснулась необычно рано, ощущая смутное беспокойство. Мало того, она не осталась в комнате, а неожиданно для всех отправилась на прогулку, несмотря на январское ненастье. Что чувствовала королева Наварры, нелюбимая дочь Екатерины Медичи? Она и сама не могла бы объяснить. Просто долго стояла на ледяном ветру, даже не стряхивая налипавший на капюшон снег. Руки и ноги закоченели, но сердце почему‑то заставляло смотреть вдаль, туда, где на расстоянии многих лье лежал прекрасный и страшный Париж, где в Блуа жили ее мать и брат. Нутром она чувствовала, что там что‑то происходит, только вот что? И чего ей бояться? Время перевалило за полдень, снег прекратился, хотя ледяной ветер не стихал, а Маргарита все стояла, и никто не решался к ней подойти, все понимали, что она что‑то чувствует…
