«Я видела пытки водой, видела, как мужчины… и женщины тоже стояли в воде с электродами, подведенными к пальцам или вставленными в прямую кишку. Я видела, как вырывают клещами ногти. Видела, как человеку прострелили коленную чашечку за то, что он плюнул следователю в лицо. Поначалу я была в ужасе, потом привыкла. Иногда это были люди, ставившие растяжки, на которых взрывались наши ребята, или отправлявшие шахидов на людные рынки, и тогда я радовалась. А по большей части я была… сейчас вспомню слово…»
– Десенсибилизирована, – сказал Тим.
«Десенсибилизирована», – сказала Морин.
– Господи, такое чувство, будто она тебя услышала, – проговорил Баркетт.
– Тс-с, – шикнула Венди, и Люка передернуло, словно он слышал этот звук раньше, секунду назад. Он вновь сосредоточился на экране ноутбука.
«…не принимала участия после первых двух или трех раз, потому что мне дали другую работу. Когда заключенные отказывались отвечать на вопросы, я была доброй женщиной-сержантом, которая приходит и дает им воды или украдкой вынимает из кармана какую-нибудь еду, шоколадку или печенье. Я говорила, что следователи ушли на обеденный перерыв и микрофоны выключены. Что мне их жалко и я хотела бы им помочь. Что если они не станут отвечать на вопросы, их убьют, хоть это и запрещено законом. Я не говорила, что это против Женевской конвенции, потому что они по большей части про нее не слышали. Я уверяла, что если они не станут отвечать на вопросы, то убьют их близких, а мне этого очень не хочется. Обычно уловка не работала – заключенные о ней догадывались, – но иногда следователь возвращался, и заключенный выкладывал ему все – то ли потому, что поверил мне, то ли потому, что хотел поверить. Иногда они рассказывали что-то мне, потому что были дезориентированы… и потому что мне доверяли. Да простит меня Бог, у меня очень честное лицо».
Я знаю, почему она мне это говорит, подумал Люк.
«Как я попала в Институт? Для усталой, больной женщины это слишком долгий рассказ. Если совсем коротко, то ко мне пришли. Не миссис Сигсби, Люк, и не мистер Стэкхаус. И не правительственный агент. Старик. Назвался рекрутером. Спросил, не нужна ли мне работа после окончания срока. Легкая работа, сказал он, – для человека, который умеет держать рот на замке. Я думала возобновить контракт, однако этот вариант представлялся более удачным. Тем более что тот человек сказал, там я буду помогать своей стране куда больше, чем в пустыне. В общем, я согласилась, и меня назначили экономкой. Меня это вполне устроило. Я знала, что происходит в Институте, но поначалу меня и это устраивало, поскольку я понимала, ради чего все делается. Оно было и к лучшему, потому что Институт – как мафия: если вступил, уже не уйдешь. Когда мне стало нечем платить по счетам мужа и я испугалась, что у меня отнимут деньги, собранные для моего мальчика, я попросила работу, которую выполняла в армии. Миссис Сигсби и мистер Стэкхаус разрешили мне попробовать».
– Работу информатора, – пробормотал Люк.
«Это оказалось легко, как влезть в пару старых, разношенных туфель. Я проработала в Институте двенадцать лет, но осведомительницей была лишь последние месяцев шестнадцать, и под конец мне стало стыдно за то, чем я занимаюсь. И не только за доносительство. Я была десенсибилизированной в Ираке и в Афганистане, и я оставалась десенсибилизированной в Институте, однако постепенно это сошло, как сходит краска с автомобиля, если ее не подновлять. Мы имели дело с детьми. С детьми, хотевшими доверять доброму взрослому. Они никого не взрывали. Это их жизнь взорвали. Наверное, я сумела бы и дальше с этим мириться. Если быть честной… а мне уже поздно врать… вероятно, сумела бы. Однако тут я заболела, а потом встретила тебя, Люк. Ты мне помог, но я помогла тебе не поэтому. Во всяком случае, не только поэтому. Главная причина в другом. Я видела, какой ты умный, намного умнее других детей, намного умнее тех, кто тебя похитил. Я знала, что им нет дела до твоего ума, до твоего тонкого чувства юмора, до твоей готовности помочь больной старухе вроде меня, даже если тебе это грозит неприятностями. Для них ты был очередным винтиком в машине, который они используют и выбросят. Как сотни других до тебя. Тысячи, если брать с самого начала».
– Она сумасшедшая? – спросил Джордж Баркетт.
– Тихо! – рявкнул Эшворт. Он подался вперед, перегнувшись через свое объемистое пузо, и, не отрываясь, смотрел на экран.
Морин отпила воды и потерла глубоко запавшие глаза. Больные глаза. Печальные. Глаза умирающей, подумал Люк, глядящие прямо в лицо вечности.
«Решение все равно было трудным, и не только из-за того, что они могли сделать со мной или с тобой, Люк. Трудным оно было потому, что я знала: если ты выберешься, если тебя не поймают в лесу или на реке и ты найдешь кого-нибудь, кто тебе поверит… если ты преодолеешь все эти «если», то сумеешь вытащить на свет все, что происходило здесь лет пятьдесят-шестьдесят. Обрушить это на их головы».
Как Самсон в храме, подумал Люк.
Морин подалась вперед, глядя прямо в камеру. Прямо на него.
«И тогда, наверное, случится конец света».
21
Садящееся солнце превратило железнодорожные рельсы, идущие параллельно магистрали 92, в розовато-алые огненные полосы и словно прожектором высветило щит впереди:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДЮПРЕЙ,
ШТАТ ЮЖНАЯ КАРОЛИНА
СТОЛИЦУ ОКРУГА ФЭРЛИ
НАСЕЛЕНИЕ 1369 ЧЕЛОВЕК
МЕСТО, ГДЕ ПРИЯТНО ГОСТИТЬ,
А ЖИТЬ ЕЩЕ ПРИЯТНЕЕ!
Денни Уильямс остановил ведущую машину на грунтовой обочине. Другие остановились следом. Он поговорил с теми, кто был в его автомобиле – миссис Сигсби, доктором Эвансом, Мишель Робертсон, – затем подошел к двум другим машинам.
– Рации выключить, наушники снять. Мы не знаем, какие частоты прослушивают местные или федералы. Мобильные выключить. С этого момента операция автономна и останется таковой до нашего возвращения на аэродром.
Он прошел к первой машине, сел за руль и обратился к миссис Сигсби:
– Все в порядке, мэм?
– Да.
– Я заявляю протест, – повторил доктор Эванс.
– Заткнитесь, – ответила миссис Сигсби. – Денни, чего вы ждете?
Они въехали в округ Фэрли. По одну сторону шоссе тянулись поля, амбары и сосновые рощи, по другую – железная дорога и деревья за ней. До городка оставалось всего две мили.
22
Коринна Роусон болтала с Джейком «Змеем» Хоулендом и Филом «Мокрицей» Чаффитцем перед входом в кинозал. Работа на Дальней половине давалась ей легко; саму ее в детстве насиловал отец и двое из четверых старших братьев, так с какой стати она будет кого-то жалеть? Прозвище Коринна-Оплеуха тоже ничуть ее не огорчало. Девчонкой в трейлерном парке она получила немало оплеух и теперь их раздавала. К тому же ради высокой цели. Одни плюсы, как ни посмотри.
Конечно, работа на Дальней половине была не сахар. Например, Коринну раздражало, что голова все время забита лишней информацией. Она знала, что Фил хочет ее трахнуть, а Джейк – нет, потому что Джейк любит баб с огроменными жопами и сиськами. И еще ей было известно, что оба знают: она ни одного из них не хочет, поскольку после семнадцати лет спит только с женщинами.
