В кабинет без стука вошел доктор Хендрикс. Под глазами у него темнели круги, одежда помялась, серо-стальные волосы стояли торчком.
– Новости есть?
– Пока нет.
– Где миссис Сигсби?
– Отдыхает. – Стэкхаус откинулся на спинку кресла и потянулся. – Диксона ведь ни разу не макали, так?
– Конечно, нет! – Донки-Конг как будто даже оскорбился. – Он же не розовый! Рисковать таким высоким НФМ – безумие. Равно как и пытаться расширить арсенал его способностей. Что, кстати, возможно, хоть и маловероятно. Сигсби меня бы живьем съела.
– Не съест. Сегодня же отправьте его в бак, – распорядился Стэкхаус. – Макайте до тех пор, пока малец не решит, что сдох. А потом макните снова.
– Вы бредите! Диксон – ценнейший ресурс! Таких сильных ТЛП-положительных у нас не было много лет!
– Да мне плевать, пусть хоть по воде ходит и стреляет молниями из задницы, когда пердит! Он помог Эллису сбежать. Отправьте за ним Грека, как только тот выйдет на смену. Он у нас спец по маканию, с душой все делает. Только скажите, чтобы не убивал. Мальчик ценный, я это понимаю, но он должен получить опыт, который запомнит на всю жизнь. А потом переведите его на Дальнюю половину.
– Но миссис Сигсби…
– Миссис Сигсби полностью согласна.
Оба резко развернулись. Она стояла в дверях между кабинетом и комнатой отдыха. Стэкхаус сперва подумал, что она выглядит так, будто увидела привидение. Затем понял: она сама была как привидение.
– Сделайте все, как сказал Тревор. Если его НФМ от этого пострадает – что ж, пусть. Его нужно наказать.
22
Поезд снова тронулся, и Люку вспомнилась еще одна бабушкина песня. Кажется, там было про какой-то поезд… Полуночный особый?
[35] Нет, не вспомнить. Крошки от пончиков только раззадорили голод, и пить захотелось в десять раз сильнее. Рот превратился в пустыню, язык – в песчаную дюну. Люк дремал, однако уснуть не мог. Время шло, он совершенно потерял ему счет, но наконец в приоткрытую дверь вагона начали просачиваться предрассветные сумерки.
Пол под ногами ходил ходуном. Люк подполз к двери и выглянул наружу: мимо пролетали какие-то облезлые деревья, молодые сосны, мелкие городишки, поля, опять деревья… Поезд въехал на мост, и Люк с вожделением уставился на воду внизу. На сей раз вспомнилась не песня, а стихи Кольриджа: «Кругом вода, одна вода, но сухо на борту… Кругом вода, одна вода – ни капли нет во рту»
[36].
Туда наверняка всякую гадость сбрасывают, ее и пить-то нельзя, подумал Люк. И все равно он напился бы. Пил бы и пил, до одурения, до рвоты. Даже выблевать ее было бы приятно – ведь тогда можно пить снова!
Незадолго до того, как над горизонтом поднялось раскаленное красное солнце, Люк почуял в воздухе соль. Теперь мимо пролетали не фермы, а по большей части склады и старые кирпичные фабрики с заколоченными окнами. На фоне светлеющего неба высились подъемные краны. Поблизости взлетали самолеты. Какое-то время поезд ехал вдоль четырехполосной дороги. Люк с тоской смотрел на людей, которым не о чем было тревожиться, кроме работы и домашних хлопот. В воздухе отчетливо пахло илом или тухлой рыбой – или тем и другим сразу.
Я бы сейчас и тухлую рыбу съел, подумал он. Если без опарышей. А может, и с опарышами. По «Нэшнл географик» как-то рассказывали, что они очень богаты белком.
Поезд начал сбрасывать скорость, и Люк уполз обратно в укрытие. Прогромыхав по стрелкам и пересечениям путей, состав наконец остановился.
Ранним утром на станции кипела жизнь. Люк слышал, как подъезжают грузовики, смеются и разговаривают люди. Кто-то врубил на бумбоксе или в салоне машины песню Канье Уэста – зазвучали и почти сразу утихли глубокие басы, похожие на сердцебиение. По соседнему пути, оставляя за собой вонь дизеля, прошел локомотив без вагонов. Несколько раз поезд Люка страшно дергался – это отцепляли и прицепляли вагоны. Кричали по-испански грузчики, и Люк разобрал несколько ругательств: puta mierda, hijo de puta, chupapollas
[37].
Время тянулось медленно. Вроде бы прошел час, не меньше… А может, минут пятнадцать. Наконец к вагону «Саутвэй экспресс» подъехал еще один грузовик. Рабочий в комбинезоне откатил дверь. Люк осторожно выглянул в щель между мотоблоком и садовым трактором. Грузчик залез внутрь и положил между кузовом и вагоном стальной трап. На сей раз бригада состояла из четырех татуированных здоровяков – двух чернокожих и двух белых. Они смеялись и болтали с сильным южным акцентом – прямо как кантри-певцы на радио Би-ю-зет-эн-102 у Люка дома, в Миннеаполисе.
Один белый парень заявил, что вчера вечером танцевал с женой чернокожего. Последний сделал вид, что ударил его, а белый театрально отшатнулся и сел на коробки с навесными моторами, которые Люк недавно вернул на место.
– Ну все, за дело, – сказал другой белый. – Жрать охота.
А мне-то как охота, подумал Люк. Просто сдохнуть можно.
Когда они начали грузить ящики «Кохлер» в кузов грузовика, Люку пришло в голову, что это похоже на видеозапись с прошлой остановки, только ее проигрывают задом наперед. Сразу вспомнились фильмы, которые заставляют смотреть на Дальней половине, и тут же перед глазами вспыхнули точки – жирные, яркие. Внезапно вагон дернулся на рельсах, словно хотел сам захлопнуть дверь.
– Ого! – воскликнул второй чернокожий грузчик. – Там кто-то есть? – Он выглянул на улицу. – Хм. Никого.
– Полтергейст! – воскликнул первый чернокожий, который изображал, что бьет своего белого напарника. – Ладно, ребят, закругляемся. Начальник станции сказал, что поезд и так опаздывает.
Все еще не конечная, подумал Люк. Значит, я не умру здесь от голода – потому что сперва умру от жажды.
Он читал, что человек может протянуть без воды трое суток – только потом он потеряет сознание и умрет. Сейчас в это верилось с трудом.
Бригада грузчиков вытащила все ящики «Кохлер», кроме двух больших. Люк думал, они примутся за технику – и тогда, конечно, обнаружат его, – но они убрали свой трап обратно в кузов и рывком опустили заднюю дверь.
– Вы езжайте, – сказал один из белых грузчиков (тот самый, что пошутил насчет танцев), – а я сбегаю в служебный вагон. Надо зайти кое-куда.
– Да брось, Мэтти, подожми очко!
– Не могу, – ответил грузчик. – Уже полезла – такая громадная, что мне с нее слезать придется.
